Вчера в пресс-клубе конкурса прошла очень интересная и познавательная беседа с Народным артистом России, лауреатом Конкурса им. Чайковского, лауреатом премии Москвы, экспертом нынешнего конкурса по специальности "фортепиано" Аркадием Гавриловичем Севидовым и ответственным секретарем Конкурса Олегом Юрьевичем Скородумовым.
[FONT="]
Я, к сожалению, не успеваю расшифровать все, но большую часть получилось. В частности, шла речь о ситуации вокруг Тани Колесовой. Текст даю, как есть - времени править и причесывать не найду. Надеюсь, всем будет так же интересно, как было мне вчера.
[/FONT] Народный артист России, лауреат Конкурса имени Чайковского, лауреат премии Москвы, эксперт Конкурса им. Чайковского по специальности «фортепиано» Аркадий Гаврилович Севидов.
Кроме того, у нас в гостях Олег Юрьевич Скородумов, ответственный секретарь Оргкомитета Конкурса.
Какое у Вас впечатление о конкурсе пианистов?
Севидов: Я только что дал в пресс-центр… Я сказал, что мне надоели их литературные обработки, потому что мне дочь зачитывает из Интернета – я такого не говорю. Нет, по смыслу – где-то да, но я так не умею говорить. Я сказал – хватит, правьте знаки препинания, но ни в коем случае не трогайте смысл. Сегодня я просто слегка озверел – выкинула целую фразу. Смысловую. Необходимую – потому что это наши внутренние консерваторские разборки. Фраза такая: «И все-таки русская школа пианизма существует». И она взяла эту фразу выкинула. А я могу расшифровать. Где-то лет девять назад один из ведущих профессоров консерватории – фамилию называть не буду – но кандидат в книгу рекордов Гиннеса по количеству лауреатов – выдал огромное интервью на Западе. Бедный Виктор Карпович Мержанов аж заболел. Там целая статья была, где он доказывал, что такого понятия, как школа, уже нет, что все уже международное, интернациональное и т.д. Не надо!
Первые три дня Конкурса показали, что школа есть, и я написал это – это видно не только по нашим, но и по тем иностранцам, которые учатся здесь. И учились здесь. Потому что это настолько… И все это убрали. Я написал, что «отрадно (и это не мое мнение, а констатация факта)…» - она берет «констатация факта» вырезает! Если еще раз так поправят – я откажусь работать (Скородумову) – учти это!
Скородумов: Работай, работай, не будут…
Севидов. Просто я сегодня сдал этой девочке и сказал уже это все… Так вот, о впечатлениях. Сегодня написал – могу вам повторить. Что сегодня впечатление ощутимо изменилось. Первые три дня все было в рамках привычного, обычного… Подготовленные, хорошие, даже не без таланта конкурсные бойцы. Все в порядке. Я ждал, высветится ли…
Когда сидишь членом жюри или, не дай Бог, председателем, омерзительное чувство: они играют, и вдруг ты понимаешь, что все подходит к концу, а первой премии нет. Ну, нет! И когда выскакивает кто-то – это такое счастье! И вот сегодня… Я не к тому, что это будет первая премия… Ни в коем случае. Но. Я в Интернет этого не дал, а просто написал, что сегодняшний день был практически русским – были только еще полька и немец. Мозар Бенджамин. Все остальные были русские и не самые слабые. Из ударной группы, что называется.
И я должен сказать, что сегодняшний день все изменил, потому что в первой половине дня… как вам сказать… не просто таланты… я чтоб вы поняли… формулировку… Я написал, что это радостно, потому что таланты с неожиданностями, которые радуют. Понятен смысл? Бывает, что способный, талантливый человек, весь выверенный, точный, я слушаю его, киваю головой: молодец. Как я думал, ты так все и сделал. Вдруг ход в бок – не убедил. А тут вышел… Ну. В общем-то, тот возраст, в котором и я начинал. На Всесоюзном конкурсе – сходится даже по месяцам. Вам могу назвать фамилию… Имею право?
Скородумов: Тебе все можно!
Севидов. Нет, этот парень… Я подошел к нескольким членам жюри, они все одного мнения. Это с настоящим будущим парень.
Журналисты: а кто это?
Севидов. Ну, все слышали же. Второй утренний, конечно.
Кто-то. А первый?
Севидов: да химия это все! И то, что он там Исламей, как студенты говорят, отлабал, и студенты говорят – о, Исламей здорово… Толку-то? А все предыдущее? Ну, сидит здоровый лось и начинает что-то вот такое выделывать… И потом вышел этот. Так сыграл пьесы Чайковского… Они прокололись во второй части Прокофьева. Если б там ему еще разрешил педагог сделать, что он хочет… Но может быть он еще и не очень хочет. Там был провал. Но посыл в финале… О! У этого парня такое будущее, что я даже через плечо плевать не буду. Я посмотрел на него – этот из нашего профсоюза. Этот не загуляет, не уйдет. А если загуляет – вернется. Вот примерно такие впечатления. До сегодняшнего дня было одно – вполне ровно, предсказуемо, я, тем более, многих знаю… Я участвовал и в кассетном отборе… Который ничего не показывает, на самом деле! Ни черта! Но этого Култышева мы еще на кассетном отборе засекли. Что называется. И там уже было понятно, что парень, ой, непростой. Но одно дело играть на камеру, и другое – живьем. Под камеру можно переиграть, а живьем – нет. Это тоже входит в понятие профессии, называет: извини, переиграть никто не даст. Вышел один раз – и столько народу, который мы отобрали, показали себя… В какой-то момент даже думаю: мужчина, вам должно быть неудобно за то, что вы голосовали за эту кандидатуру.
Потом я вычислил, в чем дело. Это, конечно, многократный повтор чего-то… И мы брали по степени… Понимаете, в таких случаях, на любом конкурсе есть понятие количественной достаточности. Мы набирали – у нас задача: 34. Срослось. Все понятно: могут они то, то… А что они покажут на сцене – не факт. То, что я до сих пор для меня загадка… Мне никто не сказал. Нам дали 16 готовых кандидатур, которых взяли на основании премий на других конкурсах… Кто это предлагал? Может написать…
Скородумов: это я предлагал. Можешь меня убить…
Севидов: А чего убивать-то???? Извини, пожалуйста…
Скородумов: что, все плохие?
Севидов: Нет, ну, Шелест-то как там оказалась?? Я читаю буклет, это Соединенные Штаты… Рожденные в Харькове. Я читаю буклет и понимаю: у этого конкурс, у этого, какой серьезный… И тут – международный конкурс в Миннесоте! Простите, пожалуйста, международный конкурс в Саратове когда-нибудь был аргументом для? Ну, провинциальный конкурс…
Скородумов: (неразборчиво)
Севидов: Да я ничего не путаю! У нас из Штатов было 6 фамилий. Мы этого несчастного Аникушина взяли только по твоей просьбе, потому что ты сказал, что «мне для буклета нужно чуть-чуть».
Журналисты аплодируют, кто-то замечает: «Зато фамилия красивая…»
Севидов. Я просто люблю формулировать точно. Вот, сегодня играл – кто-нибудь слышал?.. Я его назвал Кутузкин… Мутузкин. Да нет, вот, предпоследний был… Понимаете, у меня сидят студенты. Они прослышали, что этот Мутузкин что-то значит… И вот он играет. Играет, я смотрю, так… Ага, появился элемент такого довольно пошловатого давления на публику, но безотказно на определенный сорт… Потом пьесы Чайковского – откровенное дерьмо по всем направляющим… Можете записать и выдать в эфир. Нет, мягче не будет. За то, что он сделал с «У камелька»… Потом Вальс Равеля. Тысячу крат я слышал – обкатанный, рассчитанный. Студенты мне присылают сообщение, сидят в амфитеатре… Дословно: «Как Вам этот кекс?» Я им пишу – Чайковский, две пьесы первых, – дрянь, причем очень подозрительная. Он играет после Равеля, я им добавляю… Это к вопросу о том, как нужно формулировать… Ребята, этот кадр для наружного применения. Все понятно, да? Внешне все – да, зал рыдал… А рядом сидит какая-то женщина, говорит – простите, я, вот, журналист, я не понимаю… Мне тоже как-то не очень… А почему так? Я говорю: успокойтесь, это было со времен первого конкурса. Было на втором, на котором я был, было на третьем, на четвертом не знаю, потому что сам играл, занят был… На пятом было. Мне делается неловко за публику, которая сидит в зале. Потому что ну элементарная надуваловка… Кто-то даже подошел: а что вам не понравилось, это же… А он играет со внешними проявлениями, а потом выходит Бабанов – настоящий серьезный музыкант… И я слышу сзади за мной сидят две курицы свежего возраста, лет по семьдесят: ой, этот без сердца! Потому что вот перед ним-то с каким сердцем… Я на них гляжу и думаю: да вот, такими руками… и голосование провели за первое правительство Гайдара! Схема-то та же! При чем здесь политика – я говорю про схему воздействия на социум… Или на стадо – как хотите. На эту тему я злой. А теперь давайте вопросы.
Вопрос: За что изъяли Баха?
После первого дня я написал – у меня колоссальные претензии – не только как у профессора консерватории, но и как у человека, который частенько сидит в жюри и так далее… Ну, нельзя… Понятие «свободная программа» хорошо в четырехтурных конкурсах – когда третий тур перед симфоническим тебе говорят: вот тебе час времени, и заодно посмотрим, что ты любишь. Но на первом туре – это противопоказано! Знаете, я не столько написал это в Интернет, сколько сказал телеканалу «Культура», но это будет только 22-го.
Я очень сочувствую своим коллегам, которые сидят в жюри, потому что определяться чудовищно трудно. Ну, сегодня этот Култышев, этот Мозар… Я смотрю по программе, и думаю: господи, сейчас нас накормят таким… Четыре пьесы, из которых одна быстрая. Дальше опять две медленных, и потом «Аврора», 21-я соната. И он начинает. Все внешние признаки дилетанта, но смотрю – сходится. Здорово. Но все медленно. Потом подходит быстрая прелюдия, и вдруг он ее выдает по полной программе. А потом Аврору по такой же полной программе. А вот это было даже в мои времена. Мне мой педагог говорил, что на Западе немножко по-другому подходят к конкурсам.
То есть для него примерно одинаковые трудности и задачи представляют что медленная прелюдия Рахманинова, что быстрая прелюдия. Ни подходят совершенно одинаково. У нас система обучения приводит к тому, что выбор программы уже очень много определяет. Для меня, например. Если наш человек выбирает какую-то программу – я уже примерно могу прикинуть, что это за уровень. А этот меня обманул сегодня – и я так рад этому! Это я про немца говорю. Что-то там медленно булькал-булькал, а потом выдал по полной программе. Я смотрю буклет – мама дорогая, а у него Второй концерт Брамса. Это такая уж суперкатегория сложности… Если он ставит это – значит он за это отвечает. Он меня очень заинтересовал. Хотя там есть… Но это сейчас в Европе принято – они там считают, что вся эта процедура…Вы заметили одну маленькую деталь? Иностранцы ладно. Наши люди, которые там поучились, но выступают за Россию. И даже наши, которые в Москве, но в меньшей степени - как они любят оставить руку секунд на двадцать, потом сделать так… красиво ее убрать (показывает). Я встретил кого-то из наших, говорю: тебе самому-то не смешно? В общем, там есть свои профессиональные сложности, но забавно это…
У меня ребята ездят в Европу на какие-то конкурсы. Там все в восторге от того, что они играют и как. Но говорят, что вы при этом неправильно сидите, это шоу, это же нужно выйти, сразу проявиться… Ну, идиоты, потому что же прямой путь к тому, что лет через пять-десять это выродится в… Ну, вот сегодня этот Мутузкин – это вот прямой путь. Я не верю! Я сегодня Станиславский. Не верю я этому Мутузкину, нет там за душой ни черта! Обученность есть, причем начинал он здесь. В буклете написано: родился в Ижевске и сразу дальше обучался там… Я говорю: где ж ты, родной, обучался все остальное время-то, до того… Это, как вам сказать… Такое хамство с отрывом… от корней. За такое карать надо, я считаю.
Вопрос: Как вы оцениваете, почему так мало европейцев участвуют в этом конкурсе?
Севидов. Вопрос сложный. Настоящая причина: на предыдущих двух конкурсах… Ну, вы вспомните первые конкурсы. Ведь у нас как было: если замешался кто-то… Нужен иностранец для разбавки. После первого конкурса: только не Штаты. Следующие два конкурса – Англия, нашли отдушину. А вспомните, много там иностранцев было? Нет. Но это было справедливо, потому что наша школа… Простите, когда я играл на четвертом конкурсе, от Советского Союза было выставлено всего шесть человек. С приказом кому-то из них… Как срастется… Но чтоб первая была. Понимаете? И там начинались всякие внутренние течения. А сейчас… Давайте так. Последний конкурс, который я слушал, это был десятый. Потому что меня попросили что-то в этом же роде. Я действительно эти два конкурса не слушал, но я приезжал, конечно, собирал информацию… Хотите, я вам напрямую скажу? Одиннадцатый конкурс… Или Двенадцатый… Боюсь соврать. Но проходит конкурс, заканчивается, и через три месяца конкурс Тибо-Лонг в Париже. Едут от консерватории не ребята, а звери, что называется. И их срубают на первом туре. Они, конечно, в полном шоке, сидят в этой комнатке, и к ним приходит француз, член жюри и говорит: «Ребята, вы в наш садик больше не ходите, у вас есть ваш конкурс и ваш председатель. И сюда больше не надо. Как нас, так и вас». А ведь было, когда был Девуайон… Сами обрубили, а теперь плачемся: чего-то Европа не хочет. Кто же поедет, если по Европе слух идет, что ехать не надо.
Вот, на юношеском конкурсе Чайковского, на первом… Меня отводят в уголок, не скажу, кто, и говорят: Аркадий, ну, надо нашего поднять… Я говорю: слушай, ну, хоть первый конкурс проведите справедливо, народ же поедет… Если с первого конкурса всем будет очевидно, что все так же, как у других – ну, не поедут больше. Вот эта логика совершенно дурацкая. Называется, престиж конкурса – дать своему. Да престиж – дать тому, кто лучше! Это же лом такой начнется… А если и на втором конкурсе справедливо будет – так и вообще вопросов не останется…
Скородумов: То, что конкурс потерял престиж еще и по организационным причинам, вы знаете. Потому что раньше была дирекция, которая конкурс готовила, теперь конкурс переходит из рук в руки и никакие традиции не соблюдаются.
Вопрос: Какие традиции?
Скородумов: Ну, творческие соблюдаются очень четко до сих пор, как сказал Аркадий Гаврилович. Будем надеяться, что в этот раз что-то изменится… Но, так или иначе, организацию последних нескольких конкурсов проводили разные люди, и кто будет проводить конкурс в следующий раз – неизвестно. За год до конкурса непонятно, кто его будет проводить. И многие проблемы из-за этого. Сейчас Александр Сергеевич Соколов на всех пресс-конференциях говорит, что все-таки нужна дирекция. Это важно, потому что определившись с организационной составляющей, творческую можно было бы поднять уже чуть легче. Я думаю, что если бы была дирекция, но надо было бы сделать какой-то устав или регламент конкурса, где было бы прописано все подряд: как назначается председатель жюри, кто должен назначать членов жюри – председатель собирать под свое крыло, или все-таки должна быть дирекция, которая собирает независимых людей, которые приезжают и друг с другом общаются только на конкурсе, а не до того или после того. Тут очень много разных моментов.
А потом – в Европе у них очень много конкурсов, им ближе, и шансов больше. Все-таки наш конкурс до сих пор считается сильным, поскольку трудная программа, и раньше ехали, в основном, сильные…
Вопрос: кто примет решение о создании Дирекции конкурса? Министр или кто-то еще?
Скородумов: Вот, в частности, почему мы перенесли конкурс. Потому что хотели создать дирекцию. Но, оказывается, по сегодняшним государственным законам это невозможно. Потому что конкурс государственный, а еще одну государственную организацию создавать вроде бы сейчас…
Константин Воробьев (Госконцерт): один из серьезных законов, который у нас в стране есть – это бюджетный кодекс. В соответствии с ним любые акции и мероприятия, которые проводятся за счет государственного бюджета, они обязательно перед этим пройти процедуру, которая называется тендер. И любая сумма, превышающая 60 тысяч рублей, она должна распределяться только на основании результатов тендера, конкурса. Вот в чем проблема. Менять бюджетный кодекс невозможно. Мы эту проблему будем изучать, будем говорить на эту тему с министром. Возможно, это можно будет сделать указом Президента, в виде исключения и так далее. Но, конечно, все боятся создать прецедент. И правительство, и администрация Президента – все прекрасно понимают, в какой степени нужен и важен Конкурс имени Чайковского, что нужна основательная подготовка. И я сам вам это говорю – иначе б меня не было здесь. Если б мы готовили все это за три-четыре года – я бы сидел где-то там и по Интернету смотрел, как идут события, а мне бы докладывали. А сейчас это все делается намного труднее, и мы, кстати, очень благодарны за то, что вы не раздуваете вокруг этого какую-то… Потому что на самом деле мы стараемся – вы это видите… Короче говоря, решение этого вопроса нужно, и мы будем стараться его решить. Не в обход закона, конечно, а может быть как-то…
Кто-то подсказывает: «Вопреки…»
Воробьев: Одним словом, будем над этим работать. Спасибо.
Севидов: А нельзя проводить тендер не каждый раз, а один раз – на создание Дирекции?
Воробьев: В частности, и об этом идет речь.
Севидов: дело в том, что я был три года последним партсекретарем филармонии, и за это время так насобачился в этих делах…
Воробьев: я вас помню, кстати.
<…>
Вопрос: Как Вы оцениваете оцениваете историю с Татьяной Колесовой, с нечеткой формулировкой условий в буклете конкурса, почему жюри и пришлось отдельно собираться по этому вопросу… И потом, может быть, Олег Юрьевич резюмировал бы, чем это кончилось…
Севидов: Кончилось все нормально. Я могу сказать. Там она играла не чистого Чайковского, а Чайковский-Плетнев. Дело в том, что три конкурса назад такая история уже была. Но там в условиях, я потом сообразил, не было оговорено, что оригинальный Чайковский. А тут было.
Вопрос: но ведь было написано «пьесы Чайковского? И не говорилось ничего об обработках.
Севидов: Тут все очень просто. Это не Чайковский. Не потому что Плетнев сделал. А потому что это Чайковский оркестровый. Все! Это не для фортепиано написано. До меня потом дошло…
Вопрос: но ведь если организаторы принимают программу, это значит, что они согласны с ней?
Скородумов. Это неправильно. Я все время слышу, что раз это есть в буклете, значит, они утвердили. А раз утвердили, значит… Но у нас никто ничего не утверждает. У нас есть условия, и участники по этим условиям представляют программу. Мы печатаем – раз участник берет, значит, он знает, что делает. Когда есть грубые ошибки – тогда мы говорим и пишем… А здесь нюанс какой – прецеденты были, может быть так, может быть так. Еще раз повторяю, что всем, кто интересовался, можно ли это делать, мы отвечали. И на сайте мы повесили, что можно играть только Чайковского. Это был единственный случай, когда никто не поинтересовался. И мне кажется, что это было сделано намеренно.
А сейчас нельзя – потому что другое жюри. Они встали на принципиальную позицию.
Вопрос. Возникает ощущение, что не до конца понятно, кто за что отвечает. Документы принимает оргкомитет, но какие-то решения принимает жюри. Прописано ли где-то, что жюри имеет такие полномочия?
Скородумов. У нас вообще ничего не прописано. В настоящее время у нас нет установленного регламента. Поэтому сейчас подобные решения уполномочено принимать жюри.
Севидов. Давайте еще я отвечу. Когда не прописано, то юридически жюри имеет право на любые действия. Таков статус жюри. Он определен Федерацией конкурсов.
Вопрос. Таким образом, жюри может принять даже такое решение, которое не совпадет с мнением Оргкомитета?
Севидов. Нет. Решение просто не должно противоречить тому, что напечатано в условиях. А оно и не противоречит. И еще могу сказать. Копья ломали-ломали, а я сегодня послушал… Счастье, что не дали ей сыграть это целиком. Знаете, почему? Я вам совершенно объективно могу сказать, это последнее анданте маэстозо знаменитое… Она играла… Сказать плохо – не могу, но что это была другая музыка – факт. Она играла на рояле. А это переложение оркестра, с законами оркестровки. Когда начинаются триоли – группа сидит и на дирижера уже не смотрит, а она стала разводить художественность и качать время. Это было плохо, потому что это была другая музыка. Я и Алеше Наседкину могу это сказать. Когда тромбоны это играют – они не могут так играть. Дирижер ткнул – все, они начали и до низа дойдут. Есть законы оркестровые, и когда ты играешь оркестровую транскрипцию, высшая доблесть – соблюсти все и еще звукоподражать этому. Если сумеешь это – это действительно хорошо. А она сегодня делала вид, что она играет эмоцию, расставляла там… И я сижу и думаю: а за что дрались-то? Это, кстати, самый слабый номер у нее был. Я отвечаю за свои слова. Именно потому что это было по другим законам сыграно, чем должно было.
<…>
[FONT="]
Я, к сожалению, не успеваю расшифровать все, но большую часть получилось. В частности, шла речь о ситуации вокруг Тани Колесовой. Текст даю, как есть - времени править и причесывать не найду. Надеюсь, всем будет так же интересно, как было мне вчера.
[/FONT] Народный артист России, лауреат Конкурса имени Чайковского, лауреат премии Москвы, эксперт Конкурса им. Чайковского по специальности «фортепиано» Аркадий Гаврилович Севидов.
Кроме того, у нас в гостях Олег Юрьевич Скородумов, ответственный секретарь Оргкомитета Конкурса.
Какое у Вас впечатление о конкурсе пианистов?
Севидов: Я только что дал в пресс-центр… Я сказал, что мне надоели их литературные обработки, потому что мне дочь зачитывает из Интернета – я такого не говорю. Нет, по смыслу – где-то да, но я так не умею говорить. Я сказал – хватит, правьте знаки препинания, но ни в коем случае не трогайте смысл. Сегодня я просто слегка озверел – выкинула целую фразу. Смысловую. Необходимую – потому что это наши внутренние консерваторские разборки. Фраза такая: «И все-таки русская школа пианизма существует». И она взяла эту фразу выкинула. А я могу расшифровать. Где-то лет девять назад один из ведущих профессоров консерватории – фамилию называть не буду – но кандидат в книгу рекордов Гиннеса по количеству лауреатов – выдал огромное интервью на Западе. Бедный Виктор Карпович Мержанов аж заболел. Там целая статья была, где он доказывал, что такого понятия, как школа, уже нет, что все уже международное, интернациональное и т.д. Не надо!
Первые три дня Конкурса показали, что школа есть, и я написал это – это видно не только по нашим, но и по тем иностранцам, которые учатся здесь. И учились здесь. Потому что это настолько… И все это убрали. Я написал, что «отрадно (и это не мое мнение, а констатация факта)…» - она берет «констатация факта» вырезает! Если еще раз так поправят – я откажусь работать (Скородумову) – учти это!
Скородумов: Работай, работай, не будут…
Севидов. Просто я сегодня сдал этой девочке и сказал уже это все… Так вот, о впечатлениях. Сегодня написал – могу вам повторить. Что сегодня впечатление ощутимо изменилось. Первые три дня все было в рамках привычного, обычного… Подготовленные, хорошие, даже не без таланта конкурсные бойцы. Все в порядке. Я ждал, высветится ли…
Когда сидишь членом жюри или, не дай Бог, председателем, омерзительное чувство: они играют, и вдруг ты понимаешь, что все подходит к концу, а первой премии нет. Ну, нет! И когда выскакивает кто-то – это такое счастье! И вот сегодня… Я не к тому, что это будет первая премия… Ни в коем случае. Но. Я в Интернет этого не дал, а просто написал, что сегодняшний день был практически русским – были только еще полька и немец. Мозар Бенджамин. Все остальные были русские и не самые слабые. Из ударной группы, что называется.
И я должен сказать, что сегодняшний день все изменил, потому что в первой половине дня… как вам сказать… не просто таланты… я чтоб вы поняли… формулировку… Я написал, что это радостно, потому что таланты с неожиданностями, которые радуют. Понятен смысл? Бывает, что способный, талантливый человек, весь выверенный, точный, я слушаю его, киваю головой: молодец. Как я думал, ты так все и сделал. Вдруг ход в бок – не убедил. А тут вышел… Ну. В общем-то, тот возраст, в котором и я начинал. На Всесоюзном конкурсе – сходится даже по месяцам. Вам могу назвать фамилию… Имею право?
Скородумов: Тебе все можно!
Севидов. Нет, этот парень… Я подошел к нескольким членам жюри, они все одного мнения. Это с настоящим будущим парень.
Журналисты: а кто это?
Севидов. Ну, все слышали же. Второй утренний, конечно.
Кто-то. А первый?
Севидов: да химия это все! И то, что он там Исламей, как студенты говорят, отлабал, и студенты говорят – о, Исламей здорово… Толку-то? А все предыдущее? Ну, сидит здоровый лось и начинает что-то вот такое выделывать… И потом вышел этот. Так сыграл пьесы Чайковского… Они прокололись во второй части Прокофьева. Если б там ему еще разрешил педагог сделать, что он хочет… Но может быть он еще и не очень хочет. Там был провал. Но посыл в финале… О! У этого парня такое будущее, что я даже через плечо плевать не буду. Я посмотрел на него – этот из нашего профсоюза. Этот не загуляет, не уйдет. А если загуляет – вернется. Вот примерно такие впечатления. До сегодняшнего дня было одно – вполне ровно, предсказуемо, я, тем более, многих знаю… Я участвовал и в кассетном отборе… Который ничего не показывает, на самом деле! Ни черта! Но этого Култышева мы еще на кассетном отборе засекли. Что называется. И там уже было понятно, что парень, ой, непростой. Но одно дело играть на камеру, и другое – живьем. Под камеру можно переиграть, а живьем – нет. Это тоже входит в понятие профессии, называет: извини, переиграть никто не даст. Вышел один раз – и столько народу, который мы отобрали, показали себя… В какой-то момент даже думаю: мужчина, вам должно быть неудобно за то, что вы голосовали за эту кандидатуру.
Потом я вычислил, в чем дело. Это, конечно, многократный повтор чего-то… И мы брали по степени… Понимаете, в таких случаях, на любом конкурсе есть понятие количественной достаточности. Мы набирали – у нас задача: 34. Срослось. Все понятно: могут они то, то… А что они покажут на сцене – не факт. То, что я до сих пор для меня загадка… Мне никто не сказал. Нам дали 16 готовых кандидатур, которых взяли на основании премий на других конкурсах… Кто это предлагал? Может написать…
Скородумов: это я предлагал. Можешь меня убить…
Севидов: А чего убивать-то???? Извини, пожалуйста…
Скородумов: что, все плохие?
Севидов: Нет, ну, Шелест-то как там оказалась?? Я читаю буклет, это Соединенные Штаты… Рожденные в Харькове. Я читаю буклет и понимаю: у этого конкурс, у этого, какой серьезный… И тут – международный конкурс в Миннесоте! Простите, пожалуйста, международный конкурс в Саратове когда-нибудь был аргументом для? Ну, провинциальный конкурс…
Скородумов: (неразборчиво)
Севидов: Да я ничего не путаю! У нас из Штатов было 6 фамилий. Мы этого несчастного Аникушина взяли только по твоей просьбе, потому что ты сказал, что «мне для буклета нужно чуть-чуть».
Журналисты аплодируют, кто-то замечает: «Зато фамилия красивая…»
Севидов. Я просто люблю формулировать точно. Вот, сегодня играл – кто-нибудь слышал?.. Я его назвал Кутузкин… Мутузкин. Да нет, вот, предпоследний был… Понимаете, у меня сидят студенты. Они прослышали, что этот Мутузкин что-то значит… И вот он играет. Играет, я смотрю, так… Ага, появился элемент такого довольно пошловатого давления на публику, но безотказно на определенный сорт… Потом пьесы Чайковского – откровенное дерьмо по всем направляющим… Можете записать и выдать в эфир. Нет, мягче не будет. За то, что он сделал с «У камелька»… Потом Вальс Равеля. Тысячу крат я слышал – обкатанный, рассчитанный. Студенты мне присылают сообщение, сидят в амфитеатре… Дословно: «Как Вам этот кекс?» Я им пишу – Чайковский, две пьесы первых, – дрянь, причем очень подозрительная. Он играет после Равеля, я им добавляю… Это к вопросу о том, как нужно формулировать… Ребята, этот кадр для наружного применения. Все понятно, да? Внешне все – да, зал рыдал… А рядом сидит какая-то женщина, говорит – простите, я, вот, журналист, я не понимаю… Мне тоже как-то не очень… А почему так? Я говорю: успокойтесь, это было со времен первого конкурса. Было на втором, на котором я был, было на третьем, на четвертом не знаю, потому что сам играл, занят был… На пятом было. Мне делается неловко за публику, которая сидит в зале. Потому что ну элементарная надуваловка… Кто-то даже подошел: а что вам не понравилось, это же… А он играет со внешними проявлениями, а потом выходит Бабанов – настоящий серьезный музыкант… И я слышу сзади за мной сидят две курицы свежего возраста, лет по семьдесят: ой, этот без сердца! Потому что вот перед ним-то с каким сердцем… Я на них гляжу и думаю: да вот, такими руками… и голосование провели за первое правительство Гайдара! Схема-то та же! При чем здесь политика – я говорю про схему воздействия на социум… Или на стадо – как хотите. На эту тему я злой. А теперь давайте вопросы.
Вопрос: За что изъяли Баха?
После первого дня я написал – у меня колоссальные претензии – не только как у профессора консерватории, но и как у человека, который частенько сидит в жюри и так далее… Ну, нельзя… Понятие «свободная программа» хорошо в четырехтурных конкурсах – когда третий тур перед симфоническим тебе говорят: вот тебе час времени, и заодно посмотрим, что ты любишь. Но на первом туре – это противопоказано! Знаете, я не столько написал это в Интернет, сколько сказал телеканалу «Культура», но это будет только 22-го.
Я очень сочувствую своим коллегам, которые сидят в жюри, потому что определяться чудовищно трудно. Ну, сегодня этот Култышев, этот Мозар… Я смотрю по программе, и думаю: господи, сейчас нас накормят таким… Четыре пьесы, из которых одна быстрая. Дальше опять две медленных, и потом «Аврора», 21-я соната. И он начинает. Все внешние признаки дилетанта, но смотрю – сходится. Здорово. Но все медленно. Потом подходит быстрая прелюдия, и вдруг он ее выдает по полной программе. А потом Аврору по такой же полной программе. А вот это было даже в мои времена. Мне мой педагог говорил, что на Западе немножко по-другому подходят к конкурсам.
То есть для него примерно одинаковые трудности и задачи представляют что медленная прелюдия Рахманинова, что быстрая прелюдия. Ни подходят совершенно одинаково. У нас система обучения приводит к тому, что выбор программы уже очень много определяет. Для меня, например. Если наш человек выбирает какую-то программу – я уже примерно могу прикинуть, что это за уровень. А этот меня обманул сегодня – и я так рад этому! Это я про немца говорю. Что-то там медленно булькал-булькал, а потом выдал по полной программе. Я смотрю буклет – мама дорогая, а у него Второй концерт Брамса. Это такая уж суперкатегория сложности… Если он ставит это – значит он за это отвечает. Он меня очень заинтересовал. Хотя там есть… Но это сейчас в Европе принято – они там считают, что вся эта процедура…Вы заметили одну маленькую деталь? Иностранцы ладно. Наши люди, которые там поучились, но выступают за Россию. И даже наши, которые в Москве, но в меньшей степени - как они любят оставить руку секунд на двадцать, потом сделать так… красиво ее убрать (показывает). Я встретил кого-то из наших, говорю: тебе самому-то не смешно? В общем, там есть свои профессиональные сложности, но забавно это…
У меня ребята ездят в Европу на какие-то конкурсы. Там все в восторге от того, что они играют и как. Но говорят, что вы при этом неправильно сидите, это шоу, это же нужно выйти, сразу проявиться… Ну, идиоты, потому что же прямой путь к тому, что лет через пять-десять это выродится в… Ну, вот сегодня этот Мутузкин – это вот прямой путь. Я не верю! Я сегодня Станиславский. Не верю я этому Мутузкину, нет там за душой ни черта! Обученность есть, причем начинал он здесь. В буклете написано: родился в Ижевске и сразу дальше обучался там… Я говорю: где ж ты, родной, обучался все остальное время-то, до того… Это, как вам сказать… Такое хамство с отрывом… от корней. За такое карать надо, я считаю.
Вопрос: Как вы оцениваете, почему так мало европейцев участвуют в этом конкурсе?
Севидов. Вопрос сложный. Настоящая причина: на предыдущих двух конкурсах… Ну, вы вспомните первые конкурсы. Ведь у нас как было: если замешался кто-то… Нужен иностранец для разбавки. После первого конкурса: только не Штаты. Следующие два конкурса – Англия, нашли отдушину. А вспомните, много там иностранцев было? Нет. Но это было справедливо, потому что наша школа… Простите, когда я играл на четвертом конкурсе, от Советского Союза было выставлено всего шесть человек. С приказом кому-то из них… Как срастется… Но чтоб первая была. Понимаете? И там начинались всякие внутренние течения. А сейчас… Давайте так. Последний конкурс, который я слушал, это был десятый. Потому что меня попросили что-то в этом же роде. Я действительно эти два конкурса не слушал, но я приезжал, конечно, собирал информацию… Хотите, я вам напрямую скажу? Одиннадцатый конкурс… Или Двенадцатый… Боюсь соврать. Но проходит конкурс, заканчивается, и через три месяца конкурс Тибо-Лонг в Париже. Едут от консерватории не ребята, а звери, что называется. И их срубают на первом туре. Они, конечно, в полном шоке, сидят в этой комнатке, и к ним приходит француз, член жюри и говорит: «Ребята, вы в наш садик больше не ходите, у вас есть ваш конкурс и ваш председатель. И сюда больше не надо. Как нас, так и вас». А ведь было, когда был Девуайон… Сами обрубили, а теперь плачемся: чего-то Европа не хочет. Кто же поедет, если по Европе слух идет, что ехать не надо.
Вот, на юношеском конкурсе Чайковского, на первом… Меня отводят в уголок, не скажу, кто, и говорят: Аркадий, ну, надо нашего поднять… Я говорю: слушай, ну, хоть первый конкурс проведите справедливо, народ же поедет… Если с первого конкурса всем будет очевидно, что все так же, как у других – ну, не поедут больше. Вот эта логика совершенно дурацкая. Называется, престиж конкурса – дать своему. Да престиж – дать тому, кто лучше! Это же лом такой начнется… А если и на втором конкурсе справедливо будет – так и вообще вопросов не останется…
Скородумов: То, что конкурс потерял престиж еще и по организационным причинам, вы знаете. Потому что раньше была дирекция, которая конкурс готовила, теперь конкурс переходит из рук в руки и никакие традиции не соблюдаются.
Вопрос: Какие традиции?
Скородумов: Ну, творческие соблюдаются очень четко до сих пор, как сказал Аркадий Гаврилович. Будем надеяться, что в этот раз что-то изменится… Но, так или иначе, организацию последних нескольких конкурсов проводили разные люди, и кто будет проводить конкурс в следующий раз – неизвестно. За год до конкурса непонятно, кто его будет проводить. И многие проблемы из-за этого. Сейчас Александр Сергеевич Соколов на всех пресс-конференциях говорит, что все-таки нужна дирекция. Это важно, потому что определившись с организационной составляющей, творческую можно было бы поднять уже чуть легче. Я думаю, что если бы была дирекция, но надо было бы сделать какой-то устав или регламент конкурса, где было бы прописано все подряд: как назначается председатель жюри, кто должен назначать членов жюри – председатель собирать под свое крыло, или все-таки должна быть дирекция, которая собирает независимых людей, которые приезжают и друг с другом общаются только на конкурсе, а не до того или после того. Тут очень много разных моментов.
А потом – в Европе у них очень много конкурсов, им ближе, и шансов больше. Все-таки наш конкурс до сих пор считается сильным, поскольку трудная программа, и раньше ехали, в основном, сильные…
Вопрос: кто примет решение о создании Дирекции конкурса? Министр или кто-то еще?
Скородумов: Вот, в частности, почему мы перенесли конкурс. Потому что хотели создать дирекцию. Но, оказывается, по сегодняшним государственным законам это невозможно. Потому что конкурс государственный, а еще одну государственную организацию создавать вроде бы сейчас…
Константин Воробьев (Госконцерт): один из серьезных законов, который у нас в стране есть – это бюджетный кодекс. В соответствии с ним любые акции и мероприятия, которые проводятся за счет государственного бюджета, они обязательно перед этим пройти процедуру, которая называется тендер. И любая сумма, превышающая 60 тысяч рублей, она должна распределяться только на основании результатов тендера, конкурса. Вот в чем проблема. Менять бюджетный кодекс невозможно. Мы эту проблему будем изучать, будем говорить на эту тему с министром. Возможно, это можно будет сделать указом Президента, в виде исключения и так далее. Но, конечно, все боятся создать прецедент. И правительство, и администрация Президента – все прекрасно понимают, в какой степени нужен и важен Конкурс имени Чайковского, что нужна основательная подготовка. И я сам вам это говорю – иначе б меня не было здесь. Если б мы готовили все это за три-четыре года – я бы сидел где-то там и по Интернету смотрел, как идут события, а мне бы докладывали. А сейчас это все делается намного труднее, и мы, кстати, очень благодарны за то, что вы не раздуваете вокруг этого какую-то… Потому что на самом деле мы стараемся – вы это видите… Короче говоря, решение этого вопроса нужно, и мы будем стараться его решить. Не в обход закона, конечно, а может быть как-то…
Кто-то подсказывает: «Вопреки…»
Воробьев: Одним словом, будем над этим работать. Спасибо.
Севидов: А нельзя проводить тендер не каждый раз, а один раз – на создание Дирекции?
Воробьев: В частности, и об этом идет речь.
Севидов: дело в том, что я был три года последним партсекретарем филармонии, и за это время так насобачился в этих делах…
Воробьев: я вас помню, кстати.
<…>
Вопрос: Как Вы оцениваете оцениваете историю с Татьяной Колесовой, с нечеткой формулировкой условий в буклете конкурса, почему жюри и пришлось отдельно собираться по этому вопросу… И потом, может быть, Олег Юрьевич резюмировал бы, чем это кончилось…
Севидов: Кончилось все нормально. Я могу сказать. Там она играла не чистого Чайковского, а Чайковский-Плетнев. Дело в том, что три конкурса назад такая история уже была. Но там в условиях, я потом сообразил, не было оговорено, что оригинальный Чайковский. А тут было.
Вопрос: но ведь было написано «пьесы Чайковского? И не говорилось ничего об обработках.
Севидов: Тут все очень просто. Это не Чайковский. Не потому что Плетнев сделал. А потому что это Чайковский оркестровый. Все! Это не для фортепиано написано. До меня потом дошло…
Вопрос: но ведь если организаторы принимают программу, это значит, что они согласны с ней?
Скородумов. Это неправильно. Я все время слышу, что раз это есть в буклете, значит, они утвердили. А раз утвердили, значит… Но у нас никто ничего не утверждает. У нас есть условия, и участники по этим условиям представляют программу. Мы печатаем – раз участник берет, значит, он знает, что делает. Когда есть грубые ошибки – тогда мы говорим и пишем… А здесь нюанс какой – прецеденты были, может быть так, может быть так. Еще раз повторяю, что всем, кто интересовался, можно ли это делать, мы отвечали. И на сайте мы повесили, что можно играть только Чайковского. Это был единственный случай, когда никто не поинтересовался. И мне кажется, что это было сделано намеренно.
А сейчас нельзя – потому что другое жюри. Они встали на принципиальную позицию.
Вопрос. Возникает ощущение, что не до конца понятно, кто за что отвечает. Документы принимает оргкомитет, но какие-то решения принимает жюри. Прописано ли где-то, что жюри имеет такие полномочия?
Скородумов. У нас вообще ничего не прописано. В настоящее время у нас нет установленного регламента. Поэтому сейчас подобные решения уполномочено принимать жюри.
Севидов. Давайте еще я отвечу. Когда не прописано, то юридически жюри имеет право на любые действия. Таков статус жюри. Он определен Федерацией конкурсов.
Вопрос. Таким образом, жюри может принять даже такое решение, которое не совпадет с мнением Оргкомитета?
Севидов. Нет. Решение просто не должно противоречить тому, что напечатано в условиях. А оно и не противоречит. И еще могу сказать. Копья ломали-ломали, а я сегодня послушал… Счастье, что не дали ей сыграть это целиком. Знаете, почему? Я вам совершенно объективно могу сказать, это последнее анданте маэстозо знаменитое… Она играла… Сказать плохо – не могу, но что это была другая музыка – факт. Она играла на рояле. А это переложение оркестра, с законами оркестровки. Когда начинаются триоли – группа сидит и на дирижера уже не смотрит, а она стала разводить художественность и качать время. Это было плохо, потому что это была другая музыка. Я и Алеше Наседкину могу это сказать. Когда тромбоны это играют – они не могут так играть. Дирижер ткнул – все, они начали и до низа дойдут. Есть законы оркестровые, и когда ты играешь оркестровую транскрипцию, высшая доблесть – соблюсти все и еще звукоподражать этому. Если сумеешь это – это действительно хорошо. А она сегодня делала вид, что она играет эмоцию, расставляла там… И я сижу и думаю: а за что дрались-то? Это, кстати, самый слабый номер у нее был. Я отвечаю за свои слова. Именно потому что это было по другим законам сыграно, чем должно было.
<…>
