ПИСАТЕЛИ и ПОЭТЫ, их творческое наследие...

Наталия С.

Модератор
Команда форума
Модератор
Privilege
В русской рубашке
Автор: КРЮЧКОВ Павел, заместитель главного редактора журнала “Новый мир”

Уже с минувшей ночи, 3 октября, популярная поисковая система сменила графическую заставку дня: стилизованный под известную костюмную фотографию Сергей Есенин отбрасывает тень, на голову которой нахлобучен котелок. На плече у поэта – выделенная красным цветом трость с изогнутой ручкой. Идея вполне ясна, но как это часто у нас бывает – недовоплощена: масло-то вышло масляное. Вот если бы котелковую тень отбрасывал лихой кудряш в шелковой или ещё какой рубашке с широко расстёгнутым воротом – было бы точнее. Впрочем, Бог с ними, с заставками. Есенину-то нынче – 120.

Людей, которые помнили бы его живой облик, кажется, уже и не существует, если только столетний актёр Владимир Зельдин не видел его в своём детстве. Навряд ли.

Зато к известной кинохронике растрёпанного, двадцатитрёхлетнего Сергея на открытии пролетарского памятника поэту Алексею Кольцову недавно прибавились кинокадры ухоженного франта на прибывающем в Нью-Йорк пароходе «Париж»… И, к счастью, сохранился его удивительный голос, уцелевший в хрупких бороздках фоноваликов и давно переведённый – сначала на плёнку, на грампластинку, а потом и в цифру. Теперь нам даже известно, что репетируя в драматической поэме «Пугачёв» своего Хлопушу, Владимир Высоцкий опирался и на неожиданное есенинское чтение: драматичное, немного хриплое, страстное, срывающееся.

Слушая голос поэта, мы общаемся с ним, с Есениным, почти напрямую.

Где он сейчас?..

По воспоминаниям Надежды Павлович (которой поведали, что перед смертью Александр Блок кричал, страдая от диких болей – «Боже, прости меня»), оптинский старец Нектарий сказал поэтессе: «Напиши матери Александра, чтобы она была благонадёжна: Александр в раю». И судя по январской – 1918 года – записи того же Блока в своём дневнике, мы узнаём о страшном есенинском признании старшему товарищу по цеху: «Я выплёвываю Причастие (не из кощунства, а не хочу страдания, смирения, сораспятия)».

«Стыдно мне, что я в Бога верил, / Горько мне, что не верю теперь…» – написал он в 1923-м, незадолго до своей ужасной смерти в гостинице «Англетер». И покаянно просил в этих же стихах, обращаясь к тем, кто будет с ним «при последней минуте»:



Чтоб за все грехи мои тяжкие,

За неверие в благодать

Положили меня в русской рубашке

Под иконами умирать.



Миф о нём перерос его живую личность, видимо, еще при жизни. И он сам приложил к этому немало ненужных сил.

«Любовь к розыгрышу, театральность поведения, многоликость Есенина сыграли с ним злую шутку, – писал о нём современный литературовед Павел Фокин. – Многие мемуаристы знали и видели лишь одну-две маски поэта, редко кому удавалось застать его “вне образа”, да и тогда не всякому было доступно проникнуть в эту потаённую душу. Лирический герой часто помогал заполнить лакуны, но ведь и лирический герой Есенина – многолик… И где искать правду? И каково истинное лицо поэта?»

Да ведь и слово «народный», которое давно и справедливо соединилось в сознании читателей нескольких поколений с этим именем, поворачивается, в применении к Есенину, то так, то эдак. Ну кого еще из поэтов прошлого века так по-свойски и вместе с нем не без домашней нежности называли и называют по имени – «Серёжей»?

С Цветаевой и несколькими шестидесятниками – в интеллигентской среде – это понятно: Марина там, или Андрей (Вознесенский). А на улице?

Вот с ним да с «Володей» Высоцким, пожалуй.

Непубликуемые при Советах московские поэты эпохи «застоя» ухватывали и переворачивали сей феномен изящно и броско: «В этом месте, веселье которого есть питие, / За порожнею тарой видавшие виды ребята / За Серёгу Есенина или Андрюху Шенье / По традиции пропили Очередную зарплату…» (Сергей Гандлевский).

В дневнике Корнея Чуковского, который Есенина немного знал, есть примечательная запись о не таком уж и давнем времени, о 1962 годе.

В день записи писатель был в престижном советском пансионате «Барвиха», и по своему обыкновению, сидеть без дела не мог.

«Я сдуру выступал перед барвихинской публикой с воспоминаниями о Маяковском. Когда я кончил, одна жена секретаря обкома (сейчас здесь отдыхают, главным образом, секретари обкомов, дремучие люди) спросила:

– Отчего застрелился Маяковский?

Я хотел ответить, а почему вас не интересует, почему повесился Есенин, почему повесилась Цветаева, почему застрелился Фадеев, почему бросился в Неву Добычин, почему погиб Мандельштам, почему расстрелян Гумилев, почему раздавлен Зощенко, но, к счастью, воздержался…» Словом, независимо от того, добровольным был тот уход из жизни или насильственным, об этом «почему» забывать тоже нельзя.

Но мы же о дне рождения, и мы не забудем: несмотря на все маски, мучения, опасные игры с самим собой и другими, поздние кощунственные декламации и отречения, нелепые броски в человекобожие, разнообразные мрачности и т.д. – лучшее в его поэзии убереглось для его чистосердечных талантливых читателей. И убереглось немало.


Сергей Есенин читает стихи своей матери

К слову сказать, Есенин-то – в объеме своём – не прочитан: ну кто заговорит нынче об «Анне Снегиной», например? За редкими исключениями – почти никто.

Опираться на выхваченные из его текстов цитаты (в том числе прозаические, вроде поздней «Автобиографии») тоже, видимо, надо аккуратно, обдумчиво.

Не зря же, приведя есенинское признание о своих ранних годах («В Бога верил мало. В церковь ходить не любил»), Михаил Дунаев в книге «Православие и русская литература» добавил: «…целиком полагаться на это позднее его утверждение – значит признать полным лицемерием его религиозные по духу стихи. А они слишком искренни, чтобы быть поддельными». И дальше – о том, как верно передавал наш великий поэт всю наивность и непосредственность веры простых людей с их прямодушными и отчасти бытовыми представлениями о святости и Божией правде. Здесь – и о чудесном стихотворении «Шёл Господь пытать людей в любви…», о народном апокрифе, когда Спаситель в облике нищего двинулся по российским дорогам и повстречал на пути древнего деда, «жамкающего» беззубым ртом зачерствелый кусок хлеба.



Увидал дед нищего дорогой,

На тропинке с клюшкою железной,

И подумал: «Вишь, какой убогой, –

Знать, от голода качается, болезный».



Подошёл Господь, скрывая боль и муку:

Видно, мол, сердца их не разбудишь…

И сказал старик, протягивая руку:

«На, пожуй… маленько крепче будешь».



Конечно, Есенин остаётся с нами. И щемящий, осиянный образ древней колокольной Руси, пронизанный криками птиц, гудением ветра, луговыми волнами трав и мельтешеньем тех самых берез и осин; все её запахи, краски, реликтовые боли и радости, её причудливая и вместе с тем прозрачная религиозность, – эта гениальная – во многих своих проявлениях – лирика вобрала и растворила. Иные есенинские стихи читать без комка в горле не получается даже у нас – людей эпохи айфонов и валютных курсов, – так они хватают за душу. Да вы и сами это прекрасно знаете.



И трижды прав упомянутый выше литератор П. Фокин, написавший о нём очень горькую, если не сказать жёсткую статью под примечательным, «достоевским» названием «Свидригайлов. Молодые годы»: «В самом имени его – Сергей Есенин – столько весеннего света, ясности, тепла, сердечности». Но это – ещё о только вступившем на путь.

До фразы «Я всё себе позволил», до смертной тоски, заполонившей душу, оставалось время. Потом и оно закончилось. А вечность – осталась той же, как и всегда.



Были мы недавно с сыном в Константинове.

Там почти всё – новое, почти всё – после. Но есть многократно перекладываемый амбар из мощных бревен, помнящих поэта. Мы подошли, я приложил руку к древнему срезу. «Есенинское тепло?», – добродушно спросил кто-то.
 

Наталия С.

Модератор
Команда форума
Модератор
Privilege


Автор: КАПЛАН Виталий
Дети получили взрослую премию
В мае этого года, в Москве, в Государственном музее А. С. Пушкина состоялось вручение Новой Пушкинской премии. Эта авторитетная литературная премия основана в 2005 году фондом Александра Жукова, Государственным музеем Пушкина и музеем-заповедником Михайловское.

Победителей определяет Совет премии, который возглавляет известный писатель Андрей Битов. В прошлые годы лауреатами премии стали литературоведы Сергей Бочаров, Ирина Роднянская, поэты Юрий Кублановский, Светлана Кекова, прозаики Вячеслав Пьецух, Валерий Попов и многие другие.

Но в этом году произошло необычное. Впервые премию получили дети — талантливые ребята 7-12 лет из литературной лаборатории для одаренных детей при Московской городской детской библиотеки им. А.П. Гайдара.

Руководит лабораторией писатель, поэт и драматург Лев Яковлев, существует она с 2011 года, но только с прошлого, 2014 года, в ней появилась младшая группа. Большинство детей, пришедших туда — участники и победители всероссийского детского литературного конкурса «Волшебное слово».

Кроме того, Совет премии принял решение особо отметить специальным дипломом «За гармонию слова и образа» художника Константина Сутягина — автора литературно-художественного цикла «Про счастье».

Церемония вручения премии началась с пресс-конференции, на которой Лев Яковлев и члены Совета премии ответили на вопросы журналистов, которые, впрочем, задавали вопросы не только взрослым, но и детям. Затем состоялось выступление детей-лауреатов, они читали свои сказки, стихи, рассказы и эссе — пожалуй, это была наиболее яркая сторона всего события.

Далее, перед, собственно, награждением, к детям обратились с советами и пожеланиями Андрей Битов, заместитель главного редактора журнала «Новый мир» Павел Крючков и праправнучка Александра Пушкина, герцогиня Аберконская Александра Гамильтон (ее речь переводила с английского Екатерина Гениева, директор Всероссийской библиотеки иностранной литературы им. Рудомино), литературный критик Лев Пирогов. Вел церемонию директор Пушкинского музея Евгений Богатырев.

То, что лауреатами премии стали дети — событие знаковое. Члены Совета премии объяснили свое решение тем, что отечественная литература должна думать не только о своем настоящем, но и о будущем.

И эти дети, талантливо, пусть и, в силу возраста, наивно, зато увлеченно сочиняющие свои произведения, лет через двадцать станут новым поколением российских писателей. Станут, если их творческий порыв не заглохнет в атмосфере равнодушия, невостребованности. Именно потому и следовало их поддержать.

Руководитель лаборатории, Лев Яковлев, особо подчеркнул, что пишущим детям необходимо публиковаться, необходимо видеть зримые результаты своего творчества. И вручение Новой Пушкинской премии станет для ребят мощным импульсом к продолжению творчества.


Лауреаты Новой Пушкинской премии, ребята из младшей группы творческой лаборатории для литературно одаренных детей при Городской детской библиотеке им. А.П. Гайдара


Пресс-конференция, на которой на вопросы журналистов отвечали и взрослые, и дети


11-летний Андрей Андреев читает свои короткие иронические сказки


10-летняя Аня Остроумова читает свои стихи. Вернее, поет, на сочиненную ею же мелодию


7-летний Ваня Макаров читает свою страшную историю «Черный стул», сочиненную год назад, когда он еще не умел писать


Выступление праправнучки Пушкина, герцогини Александры Гамильтон. Она предположила, что окажись сейчас Пушкин в этом зале, то очень обрадовался бы решению Совета премии


К детям с напутствием обращается литературный критик Лев Пирогов


Художник Константин Сутягин получил из рук детей свой наградной диплом, который сами же дети и рисовали


Выступление писателя Андрея Битова, возглавляющего Совет Новой Пушкинской премии


Выступление Павла Крючкова, заместителя главного редактора журнала «Новый мир»


Вручение детям дипломов и подарков
 

Наталия С.

Модератор
Команда форума
Модератор
Privilege


Алексей Смирнов: «Вольное молчание мое…»
В первый раз я увидел Алексея Смирнова на одном из литературных вечеров лет десять тому назад. Он не был похож на писателя, скорее, на инженера или лабораторного ученого, которым, кстати, и оказался: химик с сорокалетним стажем, старший научный сотрудник Института кристаллографии Российской академии наук. Впрочем, об этой стороне судьбы Алексея Евгеньевича я узнал лишь по случаю, а в тот день, закончив что-то рассказывать, он взял в руки гитару и спел вместе с дочерью несколько своих песен.

С первыми же тактами музыки, с первыми же словами меня захватила какая-то удивительная волна добра и тепла. Впоследствии, вспоминая тот вечер, я всё возвращался к этому светлому впечатлению. То же чувство посещает меня, когда я читаю его рассказы о детстве и лирические стихи в сборниках и журналах.

Добавлю, что Алексей Смирнов еще и писатель-просветитель, автор увлекательных книг для учителей и школьников — о Владимире Дале и поэтике русской литературы двух веков, о словарном богатстве и «топонимике» нашего языка. Недавно он выпустил свой вариант «Слова о полку Игореве», сделав новый перевод с единственной целью: как можно ближе подойти к подлиннику, уловить изначальность звука и смысла древнерусского шедевра. Он и вправду — бережливый и внимательный «кристаллограф», если под «кристаллом» в нашем случае понимать слово как таковое, и — одновременно — слово как поступок, как слово-действие, несущее сердечность и свет в окружающий мир.

И я не удивился, когда узнал, что по материнской линии в роду у Алексея Смирнова были священнослужители, что многие свои песни он сочиняет с чувством, близким к молитвенному… Перечитывая его стихи, я думал ещё и о том, что их сложил человек, продолжающий в высшей степени «старомодную» линию в русской литературе, которую попробую обозначить как негромкое и благодарное служение. Кажется, об этом он и писал в поэме «Призванный»:

Творись, великое безмолвье,

Когда, ничуть не мельтеша,

К себе, как в полнолунье море,

Прислушивается душа…

Павел КРЮЧКОВ, редактор отдела поэзии журнала «Новый мир»




Алексей Смирнов


Большое Вознесенье
Это я стою на перекрёстке

В лихорадке желтого огня,

И снежинок тлеющие блёстки

Горячатся около меня.

Это ты, переча вихрю злому,

Пронырнёшь потоком снежных струй,

На три дня цветаевскому дому

Посылая нежный поцелуй.

Это я с метелицей на пару

Проскольжу — счастливый пешеход —

По Тверскому белому бульвару

До Никитских, стало быть, ворот.

Это ты — благодаренье небу,

Что во тьме дымится где-то там,

Мне навстречу по Борисоглебу

Устремишься к тем же воротам.

От зимы не ищем мы спасенья.

Что — снега? Мы только рады им.

На крыльце Большого Вознесенья

Разом руки мы соединим.

В снегопад душе еще просторней.

Вся до края улица бела.

Это нам по всей первопрестольной,

Как на праздник, бьют колокола!



* * *

День пролетит, как мгновенье:

Вот он — и нету его.

Зыбким туманом забвенья

Время на память легло.

Где вы, певучие лиры?

Прошлого голос далёк.

Умер закат, и кумиры

Пали. Да что там денёк?

Век прозвучит на мгновенье:

Вот он — и канул мотив,

Тем же туманом забвенья

Грешную душу обвив.

Всё, чем гордились когда-то,

Сменится чувством вины

И поглотится, как дата

Греко-персидской войны.



Исихия
Юность — говорливая стихия,

Я освободил твоё жильё.

Здравствуй дочь покоя, Исихия,

Вольное молчание моё.

Все, что надо, сказано и спето.

Все, чем жил, переговорено.

Мне теперь на смену слова-света

Чуткое безмолвие дано.

Меньше малых, в миг почти случайный

Я узнал про то, как, Небо, ты

Каждого, кто причастился тайны,

Наделяло даром немоты.

Так благословенно и влюблённо

Шли волхвы к подножию холма.

Так творилась Троица Рублёва,

Музыка Давидова псалма.

Затворю уста и — тише, тише —

В слух преображаюсь, не дыша,

Чтоб могла услышать голос свыше

И Ему покорствовать душа.

Лучшее из наших утешений —

Чистого безмолвия печать.

Слово — благо, но еще блаженней,

Преклонившись, слушать и молчать.

Рисунок Марии Заикиной.
 

Наталия С.

Модератор
Команда форума
Модератор
Privilege


Михаил Бузник: Своды речи
Постоянный читатель «Строф» знает: мы стремимся представить вам не только разных поэтов, но и самые разные способы существования в русском стихе. То, что вы прочтете сейчас, пожалуй, в прямом смысле слова находится вне каких-либо границ и жанров. Поэзию уроженца города Пржевальска, а ныне свободно живущего между Россией и Европой писателя и драматурга Михаила Бузника я бы на свой лад попробовал назвать освобождённой поэзией. Да и поэзия ли это в её привычном понимании?



Поэт Андрей Вознесенский называл творения Бузника «сплошным озоном», а епископ Василий Родзянко считал, что этому автору «дано описывать события горнего мира»… Перед нами, действительно, совершенно особое отношение к слову как таковому, и я, пожалуй, соглашусь с теми, кто рассуждая о стихах Михаила Христофоровича, пользуется такими «нелитературным» понятиями, как квант или световая волна. Сам я читаю эти стихи примерно так же, как общаюсь с пейзажными полотнами старых мастеров в галереях: останавливаюсь напротив, и, поостыв, как бы соединяю себя с полотном. Доверяю и доверяюсь. И тогда из этих странных, похожих то на лепет, то на фрагменты каких-то древних словесных форм отрывков и монологов, начинают, как фрески на стене разрушенной церкви, проступать лики слов и понятий. В нечастых интервью собеседники Бузника пытаются выведать, откуда он берет свои слова-кванты. Говорить ему об этом не просто: «Слово невозможно без восприятия потустороннего. Сострадание сил небесных искаженным силам земным должно быть в Слове…»

Кажется, перед нами осязаемое усилие соединения речи и духа, концентрация и прорыв — одновременно. Конечно, некоторые критики говорят о поэзии Бузника, пользуясь испытанными инструментами. Например, пишут о символах. Я думаю, что эти стихи «досимволичны». Ближе всего их форме, возможно, древняя китайская лирика (не зря же Бузник — один из самых любимых поэтов в этой стране)… Вот только наполнены его словесные фрески единым и единственным, всё понимающим и поднимающим — христианским — светом. В этом их отдельная красота и правда.

Павел Крючков, редактор отдела поэзии журнала «Новый мир»

* * *

Жизни

прерванные Гулагом —

над акациями

аравийскими

лучились.

В истоках

крыльев

сооживали.

И миллионы всадников

неслись в переливах

храмовых.

Сердца забирали —

расстрелянных.



* * *

В земных кругах

бесплотных

ещё нерождённые

души странствуют …

В полноте бытия

предвидения

неудержимы.

Своды речи

Святостью оберегаемые —

мир иной ждут.



* * *

Определенность земная —

уйди.

Как хорал Григорианский —

часы Ангельские

в полотнах Вермеера.

Бесконечная малость

красок живых —

восторгом

обвита.



Рисунок Марии Заикиной

Михаил Бузник. Фото из архива автора
 

Наталия С.

Модератор
Команда форума
Модератор
Privilege
Автор: КРЮЧКОВ Павел

«Душа растет, избранница…»

В третьем номере пушкинского «Современника» за 1836 год появилась статья «Фракийские элегии. Стихотворения Виктора Теплякова». Автором доброжелательной рецензии, в которой обильно цитировался талантливый стихотворец, был издатель журнала. Здесь Пушкин и хвалит, критикуя, и — критикует, хваля. Вот он отмечает в одном месте «силу выражения, переходящую часто в надутость», вот говорит «о яркости описания, затемнённой иногда неточностию»… А вот пылко восклицает: «Это прекрасно! Энергия последних стихов удивительна!..» Или ещё: «Тут есть гармония, лирическое движение, истина чувств!..».

Путешественник и археолог Виктор Тепляков слыл не самой громкой фигурой на стихотворном Парнасе. Однако он был подлинным поэтом.

Доныне в «Строфах» всё были стихотворцы первых рядов, постояльцы литературных журналов, лауреаты премий. Сегодня я представляю вам тех, чьи имена, возможно, и не на слуху, но они давно и вдохновенно творят свою стихотворную музыку, питаемую мыслями о высших дарах и тайнах, доверительно растят стихом свои души.

У москвича, бывшего физика, автора двух поэтических книг Вячеслава Васина (читающего нынче литературные лекции в парке «Сокольники») немало публикаций. В том числе — в христианском журнале «Истина и жизнь», в журнале поэзии «Арион». Жительница древнего Мещовска, театральная художница Ольга Шилова ведет свой лирический дневник с отрочества, сегодня ее горячая поэзия кристаллизуется литературным опытом, крепнет в «истине чувств». Правда, как и давно слагающий свои сердечные, словно промытые живой водою поэтические этюды Лев Пиляр (когда-то отмеченный статьей Новеллы Матвеевой), — Ольга Шилова почти не публиковалась.

…Готовя сегодняшние «Строфы», я вспомнил и о Викторе Григорьевиче Теплякове, о его элегии «Одиночество», целиком выписанной Пушкиным. О соединении души поэта с «душой всемирною». Как там, в конце: «…Пусть Соломоновой премудрости звезда / Блеснёт душе моей в безоблачном эфире; / Поправ земную грусть, быть может, я тогда / Не буду тосковать о друге в здешнем мире!..».


Вячеслав Васин
***

В музее на Волхонке

Здесь всё искусно, всё отточено

И всё прекрасно — видит Бог:

Сверкают рамы позолоченные,

А в них Веласкес и Ван Гог.

Античный портик,

Фрески,

Фризы,

Где чудом спасся Парфенон;

Здесь исполинские карнизы

И знаменитый Аполлон.

И всё, бесценное теперь

В глазах поэта и мыслителя…

Глаза устали. Настежь дверь!

И рядом —

храм Христа Спасителя.





Ольга Шилова


Без скобок

как всё же горек был плач погребального икоса…

птицы затихли, и стали похожи на ангелов…

смерть — это в Вечности — круглые скобки для выноса —

(черновика — из) — туда — где нам всё будет набело…

мой черновик! моя ежесекундная рукопись!

самое близкое с Вечностью соприкасание!

то, как любила, надеялась, верила, мучилась —

перемешалось в нём с «грех моих рукописанием»…

трудно представить — какие там будут условия…

но лишь в одном у меня нет ни капли сомнения:

если же смерть — это скобки — (а в них — послесловие) —

то, значит — жизнь — это сразу — без скобок — вступление!



* * *

как кстати мне вот это время — в противовес Средневековью!

не то бы там — от искр тренья — от током бьющим нелюбовью —

зажглись костры, и горсткой праха венчалась жизнь моя вначале…

иль инквизиторскою плахой… ну, в общем — жить бы мне не дали…

а так — живу, и щит юродства — мне заодно и меч сраженья…

с дурацким видом превосходства — под ток большого напряженья —

попасть — не то, что не смертельно, но как-нибудь пока терпимо…

юродства крест и крест нательный — и я почти неуязвима.





Лев Пиляр
* * *

Душа распахнута в пространство,

душа вбирает мир.

Неутомимо ноги странствуют,

а я — их командир.

Года идут, десятилетия,

жизнь так же хороша.

Понахожусь еще на свете я

и в Свет уйдет душа.



* * *

Не уйти от современности,

всюду сунет она нос.

И в презрительной надменности

скажет мне, что я — отброс.

Я отброс цивилизации,

не приемлющий её.

Как монах хочу спасаться я,

но с людьми моё житьё.



* * *

Всё только начинается —

рождается мой дух.

А жизнь, известно, странница,

уставшая от мук.

Всё только начинается —

сиянье не спугни.

Душа растёт, избранница,

и освещает дни.
 

Наталия С.

Модератор
Команда форума
Модератор
Privilege
Жизнь как НЛО |Life As a UFO

Автор: Станислав Городецкий, Аарау-Москва, 30. 10. 2015


Писатель Рольф Лапперт (tagesanzeiger.ch)

На русском языке вышел подростковый роман швейцарского писателя Рольфа Лапперта.|
Rolf Lappert’s young-adult novel “Pampa Blues” is now available in Russian translation.

Отчего даже взрослому читателю порой бывает приятно прочесть подростковый роман, несмотря на очевидную упрощенность драматических коллизий и некоторую ходульность персонажей? Манит ли нас задорная молодежная лексика, иногда граничащая с заборной? Или просто рассказ от восприимчивого первого лица на несколько часов переносит в собственную неоперившуюся юность?

Рольф Лапперт – действительно талантливый швейцарский писатель, в чем настойчиво убеждает нас издательство «Самокат», поместившее роман в свою новую серию «Недетские книжки». Лапперт воплотил типичную швейцарскую мечту: вырвался из замкнутого мирка кантона Аргау и объехал весь белый свет, подолгу жил во Франции и Ирландии, часто бывал в Азии и Северной Америке. Вероятно, поэтому герои его взрослых книг нередко блуждают между континентами – как, например, Уилбур Сэндберг из наиболее известного романа «Nach Hause schwimmen» («Вплавь домой»), вошедшего в 2008 году в шорт-лист Немецкой книжной премии и чуть позже удостоенного Швейцарской книжной премии.

Первый и пока единственный подростковый роман Лапперта посвящен самому началу странствий, их отправной точке – шестнадцатилетний Бен Шиллинг прочно застрял в родной восточно-немецкой дыре под названием Вингроден (акроним нем. Nirgendwo, «нигде»). Бен мечтает уехать в Африку и даже мастерит для этого собственный автобус, но дома его удерживает родной восьмидесятидвухлетний дед – милый старик, страдающий амнезией и лишь изредка связывающий два всплывших в памяти слова. Чаще всего дед занят тем, что вырывает из журналов клочки синего цвета, чтобы по утрам планомерно приклеивать их к стенам своей комнаты. Эти клочки – по признанию самого деда, они символизируют то ли небо, то ли море – и есть те самые blues, которые обыгрываются в названии.

undefined

Из отупляющего захолустья расходятся три дороги: отъезд, алкоголь и фантазия. На этом перепутье стоят все жители Вингродена, и каждый выбирает по себе. Предприимчивый, но почти разорившийся магнат Масловецки предпочитает третье. Он отчаянно стремится прославить родной городок, чтобы туда, наконец, начали приезжать туристы.

Вдохновившись опытом американца Розуэлла, Масловецки изготавливает две модели НЛО: попроще – для обывателей-выпивох, и поэффектней – для ожидаемых им со дня на день журналистов. И берет Бена в тайные сообщники.

Конечно же, все выходит не совсем так и совсем не так, как предполагал Масловецки. Однако история, начинавшаяся в минорном анданте «Гилберта Грейпа», постепенно переключается в мажорное аллегро «Амели». Вместо падких до сенсаций журналистов в деревне при невыясненных обстоятельствах появляется очаровательная и человеколюбивая Лена, в которую с первого взгляда влюбляется Бен…

Обстоятельные критики давно упрекали Лапперта в поверхностности придумываемых им историй. И кому-то в «Пампа блюз» наверняка не хватит глубины, но зато роман читается на одном дыхании, и сюжетные повороты не лишены загадки и изящества. Когда в конце романа Бен обнаруживает на столешнице питейного заведения слово «вечность», становится окончательно ясно, что сам автор вполне осознает сказочность вымышленного им действа.

Вместо глубины он предлагает нам высоту парения. Ведь у его главного героя все только начинается. Жизнь Бена сама еще похожа на взмывшее в воздух НЛО, и неизвестно, куда полетит она/он, переливаясь разноцветными огоньками, которым пока очень далеко до дедовских blues.

Книга вышла в переводе Елены Смолоногиной под редакцией Марины Кореневой в издательстве «Самокат» (2015). Перевод осуществлен при поддержке Культурного центра им. Гете и Швейцарского совета по культуре «Про Гельвеция».
 

Наталия С.

Модератор
Команда форума
Модератор
Privilege
Петр Вайль (1949–2009) — известный писатель, журналист, литературовед.

Свобода – точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе

Название: Свобода – точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе
Автор: Вайль Пётр
Жанр: биография, публицистика
http://www.e-reading.by/book.php?book=1036603
Описание: Петр Вайль (1949–2009) — известный писатель, журналист, литературовед. Его книги «Гений места», «Карта родины», «Стихи про меня» (как и написанные в соавторстве с А. Генисом «60-е: мир советского человека», «Американа», «Русская кухня в изгнании», «Родная речь» и др.) выдержали не один тираж и продолжают переиздаваться, а ставший бестселлером «Гений места» лег в основу многосерийного телефильма.
В сборник «Свобода — точка отсчета» вошли избранные эссе, статьи, рецензии, а также интервью, опубликованные Вайлем в течение двух с лишним десятилетий в российской и зарубежной печати. Энциклопедическая широта и глубина знаний в сочетании с мастерским владением пером и тонким юмором — явление в журналистике крайне редкое. Вайль дружил со многими талантливыми людьми, он моментально узнавал обо всем, что происходит в театре, кино, литературе, но главное — он хотел и умел делиться своими знаниями и был популяризатором искусства и литературы в самом лучшем смысле этого слова.
Издание: 2012 г.
Содержание:


  1. Петр Вайль Свобода — точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе
  2. I
  3. Люблю умение извлекать радость из каждой минуты…
  4. На западно-восточном диване
  5. II
  6. В поисках Бродского
  7. Как поэты спасли мир Заметки на полях Нобелевской лекции Иосифа Бродского
  8. Покрой языка Иосиф Бродский: роман самовоспитания
  9. О скуке и смелости
  10. Последняя книга Бродского
  11. Державинский снегирь на похоронах Жукова
  12. Пятая годовщина
  13. «Август» в январе О последнем стихотворении Иосифа Бродского в первую годовщину его смерти
  14. Журнал в Америке Беседа Иосифа Бродского с Петром Вайлем
  15. Из жизни новых американцев
  16. Писатель для читателей
  17. Абрам Терц, русский флибустьер
  18. Смерть героя
  19. Гармония Горина
  20. Консерватор Сорокин в конце века
  21. Сергей Гандлевский. «Поэтическая кухня»
  22. Чхартишвили-Акунин — юбилей словесности
  23. Ежик кучерявый
  24. Иртеньевская мера
  25. Белла Ахмадулина в кругу друзей
  26. Андрей Битов — в нужное время в нужном месте
  27. Робинзон Чудаков
  28. Виктор Голышев — степень свободы
  29. Жабо из лыка Цитируя Венедикта Ерофеева
  30. Шендерович из Красной книги
  31. Возможна ли литература после Колымы?
  32. Правда — женского рода
  33. Василий Розанов на римской Пасхе
  34. Чижик Пушкин
  35. Требуется няня
  36. Смерть за любовь «Волшебник» Владимира Набокова
  37. Сегодняшний Данте
  38. Место и время
  39. Патриарх в лабиринте
  40. Пророк Ортега
  41. Двое из Праги
  42. Дайте нам легкомысленного Гилберта, и мы спасем журналистику
  43. Прощание с Воннегутом
  44. Мост Симоны де Бовуар
  45. Великий город, окраина империи Русский литературный Нью-Йорк
  46. Fin de si `ecle и Маленький Человек
  47. 1
  48. 2
  49. 3
  50. 4
  51. 5
  52. 6
  53. 7
  54. 8
  55. 9
  56. «Свое» и «не свое»
  57. Петра творенье 25 шедевров мировой литературы в пересказе Петра Вайля
  58. Гомер, «Илиада»
  59. Гомер, «Одиссея»
  60. Аристофан, «Лисистрата»
  61. Петроний, «Сатирикон»
  62. Блаженный Августин, «Исповедь»
  63. Уильям Шекспир, «Гамлет»
  64. Уильям Шекспир, «Ромео и Джульетта»
  65. Мигель Сервантес, «Дон Кихот»
  66. Франсуа Рабле, «Гаргантюа и Пантагрюэль»
  67. Даниэль Дефо, «Робинзон Крузо»
  68. Джонатан Свифт, «Путешествия Гулливера»
  69. Стендаль, «Красное и черное»
  70. Гюстав Флобер, «Госпожа Бовари»
  71. Джеймс Джойс, «Улисс»
  72. Франц Кафка, «Процесс»
  73. Марсель Пруст, «В поисках утраченного времени»
  74. Эрнест Хемингуэй, «Фиеста»
  75. Эрих Мария Ремарк, «Три товарища»
  76. Альбер Камю, «Посторонний»
  77. Джордж Оруэлл, «1984»
  78. Владимир Набоков, «Лолита»
  79. Юкио Мисима, «Золотой храм»
  80. Кобо Абэ, «Женщина в песках»
  81. Габриэль Гарсиа Маркес, «Сто лет одиночества»
  82. Из интервью разных лет
  83. III
  84. Правильный фильм для правильного зрителя
  85. Производственный роман Американцы экранизировали «Опасные связи»
  86. Всё в семье
  87. Экранное время Вуди Аллена
  88. Американская мечта
  89. Грамотность — это от природы
  90. Живые и мертвые
  91. Список Спилберга
  92. Дядя Ваня Сцены из нью-йоркской жизни
  93. Форрест Гамп — суперзвезда
  94. Похвальное слово штампу, или Родная кровь
  95. Ледяная империя
  96. Мы все — пациенты доктора Живаго
  97. Тарас Бульба в XXI веке
  98. Бывалый — Трус — Балбес — тройка на страже
  99. Над Тисой
  100. По обе стороны экрана
  101. Византийское кино
  102. Будет нефть
  103. Жизнь своих
  104. «Савой» закрыт
  105. Лицо звезды
  106. Жорж Печорин
  107. Легко ли умереть молодым
  108. Сны о России
  109. IV
  110. Класс: насекомые, вид: человек
  111. Еврей на сцене Образ Шейлока во времена Шекспира и теперь
  112. Двуликий эрос
  113. Сошествие в рай
  114. От Севильи до Южного Бронкса
  115. Дон Жуан: история вопроса
  116. Подсознание мужчины
  117. Рядовые фортуны
  118. Нужен ли недоросль Израилю?
  119. Трагикомедия на сквозняке
  120. Почему Гамлет друзей убил
  121. Шекспир, прочитавший Кафку
  122. Из сексуальной жизни Катерины Измайловой
  123. Легенда о звуке
  124. Герцог джаза
  125. Ван Клиберн, герой «холодной войны»
  126. Голос Каллас
  127. Гульд в космосе
  128. Караяновский век
  129. Моисеев помещал Россию в мировой контекст
  130. V
  131. Норман Рокуэлл и Илья Глазунов: мифотворчество
  132. Нестрашный суд
  133. Рейхстаг снова взят
  134. Ограбление века: смысл буквальный
  135. Рембрандт перед зеркалом
  136. Мода и война
  137. Идея блондинки, или Бабушка Мадонны
  138. Памяти портвейна
  139. В поисках митьков: 1990
  140. В направлении митьков: 1994
  141. Где ты, верблюд-орденоносец?
  142. Прощание с героями
  143. Ярмарка тщеславия
  144. Два рулона миллениума
  145. Археология поколения
  146. Правильный юмор в День дурака
  147. Страна чудес
  148. VI
  149. Свобода важнее всего Из интервью разных лет
  150. Смешная родина
  151. Америка… Америка…
  152. Питер Пэн и его команда
  153. Поэзия и правда
  154. Парадоксография перестройки
  155. Хроника смутного времени
  156. Какая дорога ведет к Риму?
  157. Интеллигент проклятый
  158. К истории вопроса
  159. Миф о профессионалах
  160. Писатель и профессор
  161. Либерал и его денежный эквивалент
  162. Правильность корректности
  163. Пенсионер союзного значения
  164. Народ как досадная особенность
  165. Утро нашей Родины, или Ностальгия по Большому Стилю
  166. Верховный смех
  167. Мифология Брежнева
  168. Ельцинский жест
  169. Путин на Соловках
  170. Вацлав Гавел
  171. Телескоп Чавеса
  172. Жертвоприношение
  173. В августе 68-го
  174. Примечания
 

Наталия С.

Модератор
Команда форума
Модератор
Privilege
Николай Михайлович Карамзин и его таинственный женевский почитатель|Nikolaï Karamzine et son mystérieux admirateur genevois

Автор: Иван Грезин, Женева, 23. 05. 2016


Памятная доска в честь Н.М. Карамзина в Старом городе Женевы

В преддверии 250-летия со дня рождения великой личности путешественника, писателя и историка, которое будет отмечаться в декабре этого года, хотим первыми рассказать вам одну историю, которую точно не знает еще никто.

В центре старого города Женевы, на Grand-Rue, то есть на «Большой», когда-то центральной улице тех времен, когда еще не были снесены старинные городские укрепления, на доме под номером 14 размещена мемориальная доска в память о Николае Михайловиче Карамзине. Надпись по-французски гласит: «Николай Карамзин, знаменитый русский историк и писатель, жил в этом доме со 2 октября 1789 г. по 1 марта 1790 г.». И действительно, зимой 1789−1790 годов Н. М. Карамзин провел в этом доме, номер которого в конце XVIII века был иным − 17, несколько месяцев («Не помню, писал ли я к вам, чтобы вы адресовали письма свои à la Grande Rue, № 17,» ‒ уточняет Русский Путешественник своему корреспонденту). Здесь он снимал у некоей мадам Лажье описанную в тех же знаменитых «Письмах русского путешественника» комнату: «За десять рублей в месяц я нанял себе большую, светлую, изрядно прибранную комнату в доме, завел свой чай и кофе; а обедаю в пансионе, платя за то рубля четыре в неделю. Вы не можете вообразить себе, как приятен мне теперь новый образ жизни и маленькое заведенное мною хозяйство!».

А.Г. Венецианов. Портрет Н.М. Карамзина, 1828 г.

Грядущее в этом году 250-летие со дня рождения великого историка пробудило интерес ко всему, что связано с его именем. И история карамзинской мемориальной доски в Женеве оказалась поистине детективной, наполненной загадками.

О том, что Н. М. Карамзину в Женеве, важной точке в его передвижениях по Европе, установлена памятная доска (кстати, интересно было бы узнать, установлены ли где-нибудь еще на маршруте Путешественника подобные доски?), на родине историка не ведали. Но самое поразительное, что, даже находясь в самой Женеве, докопаться о том, кто, когда и по какому случаю ее разместил, оказалось так же трудно, как если бы вы пребывали на берегах Волги или Невы.

Автор провел полномасштабное исследование о памятной карамзинской доске, попутно выяснив, каким образом в городе Женеве вообще можно установить какую бы то ни было мемориальную доску. Действия, которые следует предпринять, сильно различаются, если речь идет о частном или о муниципальном владении. В первом случае, все переговоры должны идти только с владельцами здания, которые единолично решают все вопросы об установке (по такому же принципу работает российский проект «Последний адрес»). Городские власти могут вмешаться только в случае, если размещаемый ‒ хоть и на частном владении, но в публичном пространстве ‒ текст будет содержать какую-то недозволенную законом информацию (оскорбления по расовому или национальному признаку, порнографию и т.п.). Если хозяева технически не в состоянии самостоятельно установить доску или, что для властей равнозначно, вывеску, рекламный стенд и т.п., на помощь приходит Service du génie civil / Гражданская инженерная служба. В ведение этой службы входит проверка того, чтобы устанавливаемый объект (досок это, само собой, в меньшей степени касается, но вот стендов или вывесок вполне) не мешал, например, движению пешеходов и транспорта.

Письмо Леонида Грана в Государственный архив Женевы от 21 ноября 1982 г. (Archives d'Etat de Genève)

Если же памятная доска устанавливается на муниципальном владении, то все решается на уровне Административного совета, законодательного городского органа, который выносит соответствующее решение и, если надо, проводит вместе с городским правительством официальную церемонию открытия.

Итак, первым делом автор этих строк выяснил, что дом под номером 14 является частным владением и пребывал таковым и в карамзинские времена. Сейчас это совладение: в земельном реестре Женевы у дома значатся 27 собственников, как физических, так и юридических лиц ‒ надо понимать, владельцев квартир и расположенного на первом этаже кафе-бара. Представляет их интересы компания по недвижимости, вернее, две: первым этажом, т.е. кафе-баром, ведает «Комтуар Иммобилье», а всем остальным зданием ‒ «Режиссёр дю Леман». Причем до начала 2012 года первая компания ведала всем зданием. После запросов и встреч в обеих фирмах выяснилось, что ничего по установке доски в архивах ни там, ни тут не имеется, что, согласитесь, весьма странно. Выяснилось также, что примерно до 1988 года зданием владели не хозяева квартир, а некая компания по недвижимости «Гранд Рю Гранж», но она прекратила свое существование в 2003 году, и архивов ее тоже не сохранилось.

Ничего по истории доски не оказалось и в Инженерной службе ‒ это значило, что владельцы установили ее самостоятельно, без технической помощи города. Наконец, первую зацепку дали в Службе безопасности и общественного пространства (как раз там доска и ее содержание проверялись на благонадежность): в их реестрах остался след, что какое-то решение по установке принималось в январе 1983 года. Но какое точно решение принималось и, главное, по чьему ходатайству, оставалось неизвестным. Одно было хорошо: прояснилось примерное время установки доски. По ее внешнему виду и без этого можно было определить, что она не очень старая ‒ не XIX века и не начала XX-го точно. Но автор этих строк уже мог лицезреть ее при первом своем приезде в Женеву осенью 1989 года, кстати, по забавному совпадению, ровно двести лет после Карамзина. И не к этому ли юбилею была приурочена установка доски?

Письмо компании "Крамер" в Административный совет от 17 января 1983 г. (Archives du Département des constructions de la Ville de Genève)

Наконец, после двух месяцев поисков, совместными усилиями Государственного архива Женевы и архива городского Департамента строительства были отысканы дополняющие друг друга письма, которые пролили свет на историю доски.

21 ноября 1982 года в Государственный архив написал некий Леонид А. Гран. Он напоминал о пребывании в доме № 17 знаменитого историка и писателя, выражал желание установить там мемориальную доску и спрашивал, под каким номером этот дом существует сейчас и в какую инстанцию он должен обратиться за разрешением. Архив ответил через месяц, накануне рождественского перерыва, сообщил нынешний номер дома, дал адреса Службы расследований и надзора (ныне Служба безопасности и общественного пространства) и уже упоминавшегося тогдашнего владельца «Гранд Рю Гранж». 17 января 1983 года компания по недвижимости «Крамер», представитель владельца, сообщила в Административный совет о своем согласии на установку доски, проект которой Гран им успел представить. 31 января 1983 года Административный совет ответил, что возражений не имеет. Так как все происходило в частном владении, ни в архивах различных служб, ни в архивах женевских газет о точной дате установки, которая, видимо случилась тогда же, в первой половине 1983 года, никаких данных, к сожалению, нет.

Кем же был Леонид Гран? Обрывочной информации о нем вроде бы много, в Женеве продолжают жить люди, которые его помнят, но не все остается ясным. Никакого портрета этого таинственного почитателя Карамзина, пусть даже на групповой фотографии, найти так и не удалось. В приводимых ниже биографических сведениях слова «вероятно» или «наверное» будут, к сожалению, появляться очень часто.



Фамилия «Гран» вполне могла встречаться в России, однако в нашем случае она не была исконной. Свою фамилию наш герой изменил в эмиграции, подтвердил эту перемену при натурализации в Соединенных Штатах, а при рождении в Санкт-Петербурге 2 сентября 1910 года (по какому стилю, неизвестно) его, вероятно, звали Леонид Александрович Клачкин или Клячкин ‒ все встречавшиеся автору написания были сделаны латиницей, и восстановить подлинную орфографию пока невозможно. Отца Леонида в сохранившихся в Женеве документах писали почему-то на венгерский манер «Шандор», то есть Александр, а мать звали Фанни Златогорова. Во времена революции и гражданской войны семья каким-то образом оказывается в Китае, и в 1934 году 23-летний «Леонид Арнольд Гран», бывший русский подданный, окончательно покидает Шанхай и переезжает в Америку, где с 1929 года он уже обучался социальным наукам в Университете Беркли. (Кстати, полутора веками раньше именно свое 23-летие встретит Николай Михайлович Карамзинна берегу Женевского озера, о чем упомянет в «Письмах»). В Америке же в 1935 году Гран скоропалительно женится на некоей Маргарет Лидерс, но этот первый брак долго не продлится и к 1940 году распадется. В составе американской армии Леонид Гран будет потом воевать на европейском фронте. Дослужится, между прочим, до звания майора. А примерно с 1952 года Гран уже в Женеве, где становится штатным переводчиком-синхронистом в ООН ‒ недаром он свободно владеет английским, русским, французским и немецким языками. Гран активно участвует в жизни русской колонии в Женеве, является прихожанином православной церкви, в течение многих лет состоит в правлении Русского кружка при Женевском университете. Проживал он по адресу avenue Krieg 36 и тут же в Женеве скончался 10 июля 1985 года. Похоронен был на кладбище Сен-Жорж, где много лет спустя, 5 июня 2011 года, обретет последнее пристанище и его вторая жена, Мария Магдалина, урожденная Харгитай / Hargitay, родившаяся 13 октября 1918 года, по происхождению венгерка из Трансильвании, уроженка города Арада. Их единственная дочь, Мария, родившаяся в кантоне Женева 5 июля 1952 года, жила во Франции, где скончается бездетной раньше матери, так что никаких потомков у семьи Гранов не осталось. Все личные вещи и документы, как подтвердил автору этих строк человек, занимавшийся ликвидацией имущества после смерти Марии Магдалины Гран, уничтожены.

История семьи Гран закончилась, но памятная доска в честь Карамзина, установленная на Гранд Рю по влечению души Леонида Грана, остается памятником не только Николаю Михайловичу, но и его таинственному женевскому почитателю.
 

Наталия С.

Модератор
Команда форума
Модератор
Privilege
О пользе чтения чужих писем|Sur le bien-être de la lecture des lettres d’autrui

Автор: Надежда Сикорская, Женева, 27. 05. 2016


Франц Кафка (1883 - 1924)

Только два года назад благодаря любознательности московского издательства текст и финансовой поддержке Швейцарского фонда культуры «Про Гельвеция» впервые вышла на русском языке книга размышление о Кафке лауреата Нобелевской премии Элиаса Канетти, опубликованная еще в 1969 году.

Сразу признаемся: о существовании писателя Элиаса Канетти мы узнали, лишь увидев книгу «Другой процесс. Франц Кафка в письмах к Фелиции» на швейцарском стенде на ярмарке интеллектуальной литературы Non/FictionN17 в Москве, в 2015 году. С изумлением открыли, что он не только существовал, но и был удостоен, в 1981 году, Нобелевскрй премии по литературе «за сочинения, отмеченные широким кругозором, богатством идей и художественной силой». Широкому кругозору было, откуда взяться, ведь жизнь Элиаса Канетти никак не назовешь ординарной.

Считающийся швейцарским, этот немецкоязычный писатель со звучащей на итальянской лад фамилией родился в 1905 году в – в жизни не угадаете! – болгарской Рузе и всю жизнь сохранял болгарское гражданство. Происходил из еврейской (сефардской) семьи, где говорили на ладино, что может показаться странным, ведь в Восточной Европе был распространен идиш. Объяснение – в маме Матильде, принадлежавшей древнему роду испанских евреев, а в Испании ладино был как раз в ходу. Отец будущего писателя, как и его дед, занимался коммерческим строительством, что было связано с частыми переездами семьи - детство и юность мальчика прошли в Болгарии, Великобритании, Швейцарии, Австрии и Германии. В 1912 году отец Элиаса внезапно умер, и его мама переехала с детьми сначала в Лозанну, а затем в Вену. Мама настаивала, чтобы он говорил на немецком, но он предпочитал ладино, французский и английский. Позднее они переехали в Цюрих, где жили с 1916 по 1921 годы, а затем, до 1924 года, во Франкфурт, где Канетти закончил школу. Во время учебы на химическом факультете Венского университета он заинтересовался философией и литературой, поступил в литературный кружок Вены, начал писать сам. Приверженец левых взглядов, он участвовал в июльском восстании 1927 года — проходил возле демонстрации, во время которой сжигали книги, что произвело на него сильнейшее впечатление.
В 1934 году он женился на Вэзе Тобнер-Кальдерон, ставшей его музой и литературным помощником. Годом позже было опубликовано самое известное произведение писателя — роман «Ослепление», в котором, продолжая традиции Ф. Кафки, он представил реальность Европы после Первой мировой войны как абсурд и торжество безумия. (Это книга в 2000 году была издана на русском языке в переводе Соломона Апта.)

В 1938 году в связи с аншлюсом Австрии супруги уехали в Париж, затем в Лондон. В Британии, гражданство которой он получил в 1952 году, Канетти 20 лет занимался работой над «Массой и властью», одним из главных трудов своей жизни. После смерти Везы в 1963 году (кстати, ей посвящена попавшая в поле нашего зрения книга), Канетти женился вторично - на Гере Бушор, с которой у него была дочь Йохана. Последние 20 лет жизни он провел в Цюрихе, где занимался написанием автобиографии, первый том которой посвящён его детству и юности и вышел под названием «Спасенный язык». В Цюрихе умерли как его жена (в 1988 году), так и он сам (в 1994 году).

Возможно, одна из причин малой известности Канетти – его упорное молчание в течение последних двадцати лет жизни: ни одного публичного выступления, ни одного интервью, даже после получения Нобелевки!

Элиас Канетти (1905 - 1995)

Теперь, зная все эти подробности биографии Канетти, не трудно отметить, что с другим, гораздо более известным писателем, Францем Кафкой, ставший героем его книги, его объединяют еврейское происхождение, немецкий язык, потрясение от Первой мировой войны и страстное увлечением абсурдом в нашей жизни. Правда, прожил Канетти не 40 лет, как Кафка, а целых 89, и познал реализованную любовь (и не одну), радость отцовства, прижизненный литературный успех. На долю Кафки ничего этого, увы, не выпало. Из коллег по цеху Кафка считал своими братьями по крови Гюстава Флобера, Франца Грильпарцера, Фёдора Достоевского, Генриха фон Клейста и Николая Гоголя, то есть русская сумасшедшинка была ему не чужда. Будучи евреем, Кафка практически не владел идишем и стал проявлять интерес к традиционной культуре восточноевропейских евреев только в двадцатилетнем возрасте под влиянием гастролировавших в Праге еврейских театральных трупп; интерес к изучению иврита возник только к концу жизни.

Закончив Пражский Карлов университет и получив степень доктора права, Кафка поступил на службу чиновником в страховом ведомстве, где и проработал на скромных должностях до преждевременного — по болезни — выхода на пенсию в 1922 году. Работа для писателя была занятием второстепенным и обременительным: в дневниках и письмах он признаётся в ненависти к своему начальнику, сослуживцам и клиентам. На первом же плане всегда была литература, по его словам, «оправдывающая всё его существование».

Кафка был личностью, мягко говоря, сложной. Аскетизм, неуверенность в себе, самоосуждение, плюс целый букет хронических болезней (от мигреней до предполагаемой импотенции), с которыми он пытался бороться натуропатическими способами – все эти особенности без стеснения отражены в дневниках и письмах писателя, ставшего предметом изучения Элиаса Канетти.

Не Канетти изобрел жанр «писатель пишет о писателе»: Томас Манн писал о Гете, Михаил Булгаков – о Мольере. И даже отношения Кафки с женщинами уже становились предметом изучения (и художественного домысла) нескольких авторов. Отличие книги Канетти в том, что она основана на «свидетельских показаниях» самого героя – на письмах Кафки к Фелиции Бауэр, берлинской девушке, с которой Кафка познакомился у своего ближайшего друга Макса Брода, за которой ухаживал между 1912 и 1917 годами, с которой дважды был помолвлен и дважды расторг помолвку. Общаясь с ней главным образом через письма, Кафка создал её образ, который совсем не соответствовал действительности, при этом есть основания полагать, что цену своей периодической возлюбленной он знал, ведь не зря он называл ее своей «ненаглядной делячкой».

Письма, которых накопилось на солидный, в 750 страниц, том, были проданы адресатом (адресаткой?), что, конечно, лишает их романтического ореола, но зато позволяет нам лучше понять особенности (и откровенные странности) натуры австрийского гения, проникнуть в его интимный мир. В глазах Элиаса Канетти, именно процесс отношений Кафки с Фелицией в какой-то степени проложил дорогу знаменитому литературному «Процессу», благодаря которому имя его автора стало чуть ли не именем нарицательным и уж точно – синонимом абсурда. («Говоришь «Кафка» - подразумеваешь…» и т.д.)

То, что чужие письма читать нехорошо, нам всем объясняли в детстве. Что не мешало обязательному штудированию в старших классах школы и во всех без исключения советских вузах обильной переписки основоположников (Маркс-Энгельс-Ленин) и многих других выдающихся деятелей науки и культуры. Чужие читать нехорошо, а продавать свои? Вернее, чужие, но себе адресованные: сохранившаяся переписка однобока, в ней только письма Кафки, и ни одного – Фелиции. Сам Канетти Фелицию (в 1931-36 годах жившую, кстати, в Швейцарии) не осуждает, а, наоборот, благодарит ее за то, что «она сохранила и спасла для нас эти адресованные ей письма, хоть и переступила через самое себя, решившись их продать». Насколько трудным было это решение, и было ли трудным вообще, мы, впрочем, не знаем, но можем предположить, что у дважды брошенной женщины, которой жених еще и изменил, как умел, с ее лучшей подругой, имелся на Кафку приличный зуб.



Если вы, читатели, имеете возвышенное представление о Кафке, то лучше вам эти письма не читать, ведь тщательно выписанный им самим портрет не очень, скажем так, аппетитен. Согласитесь, какой нормальный мужчина, рассчитывающий на взаимность, будет с первого же письма и практически во всех последующих (а строчит он поначалу по письму в день, а то и по два-три, и требует незамедлительных ответов) только и делать, что жаловаться: на собственную хандру, на бессонницу, на проблемы на работе. Дальше – больше: начинаются жалобы на физическую слабость и как проявление ее – невероятную худобу («Я самый тощий человек из всех, кого я знаю»), на неуверенность в себе («с таким хилым телом ничего не добьешься»), на боязнь ядов и официальной медицины. На Фнлицию обрущиваются миф о неприязни к детям, описание брака как эшафота, признание в отсутствии планов на будущее и, как кульминация, – вполне определенный намек на мужскую несостоятельность. То есть делается буквально все, чтобы отпугнуть Фелицию самим собой. Ну какая девушка перед подобным устоит?

Эти письма – высшая мера интимности, беспощадного саморазоблачения. Но они – не для примитивных людей, а Фелиция, как справедливо отмечает Канетти, была натурой простой, из мелкобуржуазной еврейско-немецкой семьи, ее отец, как и Кафка, был служащим страхового агентства. Ей просто хотелось замуж.

При этом письма Фелиции, с детальным описанием – по требованию Кафки – распорядка ее вполне тривиальных дней, дают Кафке силу писать: «две ночи спустя после своего первого письма к ней он выплескивает на бумагу «Приговор», за один присест, в одну ночь, за десять часов», отмечает Канетти. И это только один из примеров. Более того, он видит в ней мощную защиту от всех реальных и мнимых опасностей. «Какое дивное чувство быть укрытым тобою, спрятанным от этого чудовищного мира, с которым я лишь ночами, когда и если пишу, могу тягаться». Почему? В чем заключалась животворящая сила непритязательных посланий Фелиции, что вычитывал в них – в строках или между строк – писатель, остается для нас загадкой. Может быть, при совместном прочтении нам удастся ее разгадать?

А пока мы бы хотели особо отметить блестящую работу переводчика Михаила Львовича Рудницкого, знатока немецкоязычной литературы. Его многочисленные комментарии и пояснения не только облегчают знакомство с текстом и делают его более приятным, но значительно расширяют наши знания о круге людей, составлявших реальный мир Кафки.
 

Пользователи онлайн

Сейчас на форуме нет ни одного пользователя.

ClassicalMusicNews.Ru

Сверху