ПРОРОК ИЩЕТ РАБОТУ В ЧУЖОМ ОТЕЧЕСТВЕ
Владимир Спиваков и другие...
Каждый дирижер поначалу играл на каком-то инструменте. Занявшись дирижированием, инструменты отставляют в сторону (Кусевицкий — контрабас, Тосканини — виолончель). У нас наблюдается массовый прорыв за дирижерский пульт выдающихся инструменталистов: Светланов, Ростропович, Ойстрах, Третьяков, Спиваков, Башмет, Плетнев, Коган, Исакадзе, Рудин. Из них только Светланов «задвинул за шкаф» свой рояль, остальные демонстрируют выносливость и не оставляют сольной деятельности. Этот чисто российский феномен должен бы стать предметом восхищения и изучения. Ан нет...
Наши экстраординарные музыканты не могут угодить отечественной критике. Выработался особый ернический тон рецензий, не практикующийся в других областях искусства. Возможно, рецензенты не ведают, что творят, оправдывая пословицу «нет пророка...». Но их жертвам ничего не остается, как подыскивать себе новые «отечества», где общественное мнение формируется критикой, адекватно реагирующей на явления музыкального искусства.
Результаты налицо: Мстислав Ростропович и Евгений Светланов клятвенно пообещали больше не выступать в России; Михаил Плетнев оставил руководство созданным им самим оркестром; уклоняется от встреч с журналистами Юрий Башмет, Владимир Спиваков после каждого концерта в Москве находится в состоянии, близком к шоковому. Валерий Гергиев недоступен для московских критиков... Не сговариваясь, они задают один и тот же вопрос: «Что я им (журналистам) сделал плохого?» Действительно, несмотря на особенности характера, «звезды» ничего, кроме хорошего, для российской культуры не делают.
Даже от великого эгоцентрика Ростроповича пользы больше, чем от всего цеха музкритики скопом: дирижирует, играет, раздает премии и стипендии, поставил «Хованщину» Мусоргского в Большом театре и «Ивана Грозного» Слонимского в Самаре, провел Международный конгресс виолончелистов в Петербурге, построил дом престарелых. Великий Осава приехал в Москву совсем не для встречи с музжурналистами, а продирижировать в выдающейся ростроповичевской интерпретации «Дон Кихота» Рихарда Штрауса. Он счел за честь участвовать вместе со Славой в исполнении «Военного реквиема» Бриттена — уникального произведения, в котором на сцене присутствуют одновременно камерный и симфонический оркестры, ведомые двумя дирижерами.
Критика объявила привычный «гон». Ничтоже сумняшеся Ростроповича, корифея и славу музыкального искусства, клеймили за дирижерский непрофессионализм, фальшивую интонацию, техническую деградацию. Нашелся журналист, который, увлекшись «играми», поместил в двух разных газетах рецензии противоположного содержания: одну — разгромную, другую — хвалебную.
Конкурс умер — да здравствует конкурс!
У нас в адрес иностранца даже после самого неудачного выступления не раздается столько бранных слов, сколько в адрес конпатриотов. Рецензенты не гнушаются и «шапку поломать» перед западным гастролером. Мелькают эпитеты «магнетический», «завораживающий», и, разумеется, концерт объявляется «праздником».
Нашу критику в патриотизме не заподозришь. Особый боевой задор вызывают такие события международного значения, как конкурс имени Чайковского. Названия статей звучат, как «черная месса» по убиенному: «Концерт для мафии с оркестром», «Победителей не судят — их звездят», «О sole mio, спи спокойно!», «Все больше фальшивых нот», «Заплатил, сыграл, вылетел...», «Пирровы победы конкурса Чайковского!» А сам текст: «Какой же уважающий себя профессионал приедет к нам... чтобы делить последние «ненаграды», «...Елена Манистина — титанических размеров меццо-сопрано партийно-правительственного типа», «потянулись члены жюри... черная процессия». Издевались над всеми — от публики до победителей, включая 85-летнего председателя оргкомитета Тихона Николаевича Хренникова: «Хренников так и не смог воспроизвести фамилии иностранцев (что поделаешь, возраст!), поэтому говорил оборотами времен великой дружбы с Китаем... Умиленно говорил патриарх советской музыки о юных победителях конкурса Денисе Мацуеве и Николае Саченко. Его особенно растрогало, что оба родились в провинции». Автора, видимо, растрогать не могут ни патриархи, ни юные гении...
Почему в российской музыкальной журналистике высказываются в тоне, соответствующем журнальчику для тинейджеров, а не солидным изданиям? От публикаций тянет ароматом «второй свежести», желанием унюхать скандал, хлестко высказаться. Излишне говорить, что в освещении конкурса отсутствовал профессиональный анализ. А публика между тем мечтает о следующем конкурсе и верит, что конкурс не умрет.
Вы Про-кофе-ева спрашивали, вам с харизмой или без?
Озаглавив статью об интерпретации Михаилом Плетневым Третьей симфонии Скрябина — «Гнойный Скрябин», критик, наверное, не ожидал, что его воспримут всерьез — просто развязно продемонстрировал свою осведомленность о том, что причиной преждевременной кончины композитора стал абсцесс.
Плетнев же оказался не в меру щепетильным. Он возмутился: «Меня — ладно, но зачем же Скрябина-то уничижать?» Еще несколько критических опусов в таком духе довершили дело. Плетнев ушел «на вольные хлеба». Теперь критика Плетнева возлюбила. Не потому ли, что Плетневым можно попрекать Спивакова?
Их «сталкивают лбами» по неясным, далеким от интересов музыкального искусства причинам (сами виртуозы-дирижеры сотрудничают). О Плетневе теперь принято писать «с теплотой», что удается с трудом. Право же, женщине легче удержать на языке чужую тайну, чем музкритику — ядовитое замечание.
Вот в своем роде потрясающий по выразительности пассаж из (подчеркиваю) позитивной рецензии на концерт РНО, который только что состоялся в Большом зале Московской консерватории: «...программа предложила вниманию немногочисленной публики позднего Прокофьева... с чуть недозрелым Скрябиным... а к ним вдобавок — редкого теперь в Москве Михаила Плетнева и трудолюбивого виолончелиста Александра Рудина. Слушая, как легко идет виолончельский опус, избавленный Плетневым и Рудиным от харизмы его первого исполнителя — Мстислава Ростроповича, было трудно себе представить, что еще несколько дней назад тот же оркестр на той же сцене скрипел и стонал под руководством Владимира Спивакова». Каким эпистолярным даром надо обладать, чтобы одним махом раздать «всем сестрам по серьгам»: Прокофьеву, Скрябину, Плетневу, Спивакову, Рудину, Ростроповичу, а заодно публике и оркестру!
Разберемся: «поздний Прокофьев» — это применительно к «Симфонии-концерту для виолончели с оркестром», ставшей последним сочинением композитора. Если бы молодой Ростропович своей «харизмой» не вдохновил тяжелобольного творца и не помог бы ему уникальным знанием виолончели, этого сложнейшего и элегантнейшего в мире сочинения не существовало бы. Но про что это мы?! Нет у нас Ростроповича, нет и харизмы...
«Недозрелый Скрябин» — это. Вторая симфония, написанная композитором в 30 лет, а умер он в 43. Исполнение симфонии знаменовало собой смену эпох, сопоставимую со скандальной премьерой «Весны священной» Стравинского в Париже. Если бы Скрябин не дерзнул Второй симфонией нанести серьезный удар по канонам постепенно укоренявшегося академизма «а ля рюс», апологеты его «съели» бы Скрябина и позднее Прокофьева со Стравинским. Лядов, Аренский, Римский-Корсаков (Глазунов на концерт вовсе не пошел) бурно отреагировали на «диссонансы» симфонии, после которых сам Вагнер показался им «грудным младенцем со сладким лепетом».
Так что эпитет «недозрелый» неожиданно напоминает героя Куравлева, банщика по профессии, из некогда популярной кинокомедии, который почему-то предпочитал «раннего Моцарта», не ведая, что несчастный гений до «позднего» просто не успел дожить...
Теперь об исполнителях. Критик, назвав редчайшего виртуоза Рудина, к тому же великолепного дирижера, просто «трудолюбивым», верно, намекает на качество, которым Ленин определил усидчивость Молотова... Или забыто, что Александр Рудин уже в 16 лет с легкостью получил серебряную медаль на конкурсе имени Чайковского. Попенять Рудину можно на нелюбовь к трагическому. Но его апполинический дар, светлый и легкий, так нужен слушателям!
Михаил Плетнев прав, что редко выступает на концертах, рецензируемых на таком сомнительном уровне. А БЗК на самом деле был заполнен качественной публикой.
Ну, Моцарт, погоди!
Популярность Спивакова во Франции подтверждается не только вручением двух орденов: «Офицера ордена искусства и литературы» — в прошлом, «Шевалье ордена Почетного легиона» — в этом году. Довелось, к примеру, отведать эльзасское вино «Владимир Спиваков». На этикетке фотография «орденоносца» со скрипкой в руках.
У Владимира Спивакова «всякое лыко в строку». Лев Гумилев отнес бы его к типу «пассионариев» — людей, постоянно находящихся в развитии, одержимых новыми идеями и проектами. Начав карьеру скрипача-виртуоза, он мог бы довольствоваться этим.
Наши пути случайно пересеклись в Гаване. У Володи «горят» плохо организованные гастроли, а через две недели должен быть сольный концерт в Большом зале консерватории. Сидим мы в кафе на берегу Мексиканского залива и потягиваем «дайкири». Володя говорит: «В такой жаре да со сломанными кондиционерами можно заниматься только в туалете...» Я утешаю: «Может, рыбу поедешь ловить по хемингуэевским местам?» Он: «Каникулы не могу себе позволить. Задумал камерный оркестр в Москве организовать. Не похожий на тот, что сделал Баршай. Чтобы все играли, как виртуозы. Все музыканты — лауреаты конкурсов. Мир ахнет!» Я, зная неукротимый романтизм своего однокашника, шучу: «Вот и начни здесь. Они тут прирожденные виртуозы, когда дело касается музыки и танцев». Спиваков подхватил идею с лету. На следующий день начал репетировать с горсткой энтузиастов Национального оркестра Кубы, через три дня дал концерт, где впервые дирижировал...
Спивакову свойственно делать опережающие шаги. В 1979 году состоялся официальный дебют «Виртуозов», но за три года до этого он уже прорвался в симфоническое измерение с Чикагским оркестром. В 1990 году, увозя оркестр в Испанию, он уже год, как приступил параллельно к выполнению функций художественного руководителя Международного музыкального фестиваля в городе Кольмаре (французский Эльзас). Газеты описывали блага, которые принц Астурии предоставил музыкантам и их семьям, пророчили Спивакову «испанскую» карьеру, а он заявил, что ему нужна Россия. Не поверили, а дирижер уже заручился поддержкой в Москве на случай возвращения.
Тут-то и обнаружилось, что из соратников Спивакова «виртуозы» превратились в оппозиционеров. Высокое искусство, требующее постоянных изнурительных репетиций, они предпочли легким заработкам в оркестрах театров сарсуэлы (оперетты). Владимир Спиваков оказался «играющим» тренером без команды.
Его приглашению на пост главного дирижера Национального симфонического оркестра удивился, кажется, только цех музыкальных критиков. Их растерянность выразилась своеобразно: вместо анализа творческих параметров нового дирижера обсуждались его... фигура, цвет волос, манера держаться... Предсказывали провал. После первого же концерта стало ясно: публика Спивакова любит и на концерты ходить будет. Привязанность взаимная — он всегда учитывает интересы всего зала: от страстных меломанов до строгих музыковедов.
На недавнем фестивале в Кольмаре, посвященном юбилею великого пианиста Артуро Бенедетти Микельанжели, выступили 22 пианиста — от Иво Погорелича до Жени Кисина. Фортепьянный репертуар преобладал, но Спиваков ухитрился исполнить несколько редких вещей. Оперу Римского-Корсакова «Моцарт и Сальери» и в России-то не услышишь! Заодно дирижером был открыт превосходный новый тенор — Дмитрий Корчак (21 год). Он спел партию Моцарта. Звучали шедевры Малера, Шёнберга, Веберна, Стравинского. Впервые — оркестровая версия секстета Чайковского «Воспоминания о Флоренции». В общей сложности Национальным оркестром за две недели были блестяще исполнены сорок два произведения — рекорд!
«Вон из Москвы!»
Почему для двух концертов, открывших сезон Национального оркестра в БЗК, дирижер выбрал не просто шлягеры, а чемпионов среди них: Второй концерт для фортепьяно с оркестром Рахманинова, Шестую симфонию Чайковского и даже Первый концерт Чайковского? Может быть, это продолжение фортепьянного марафона плюс прогон перед мировым турне? Иронично и парадоксально на этом фоне прозвучала Девятая симфония Шостаковича. Дирижер снова подчеркнул свою приверженность понятию «виртуозность» — дал возможность музыкантам, особенно духовым инструментам, почувствовать себя солистами, блеснуть владением своими инструментами.
Музыкальная критика осталась верна себе: «Концерт Чайковского прозвучал очень разлаженно, зато очень громко», «...оркестра... едва ли не ставшего персонажем мыльной оперы», «Спиваков ломает имидж оркестра», «великий танцмейстер Спиваков», «звуковое пособие по главным темам» и даже «удачным или неудачным было исполнение, значения не имеет». Не пощадили и Чайковского: «Концерт Чайковского по композиции не бог весть что, но по эмоции «гип-гип ура»...»
Камень, на днях заложенный в фундамент Международного Дома музыки, с залами для РНО и нового состава «Виртуозов Москвы», еще не гарантия, что Спиваков, которого наша критика так резво «мочит в...», не сделает предупреждающий «пас в сторону» (или уже сделал?), чем лишит борзописцев возможности зарабатывать гонорары на его персоне. Ведь здание Центра вокального искусства Вишневской уже под крышу подвели, а обиженная за себя и мужа Галина Павловна при нашей встрече в Париже отрезала: «Вон из Москвы! Сюда я больше не ездок...»
P.S.
Салтыков-Щедрин однажды заметил: «В прессе наряду с «рабьим языком» народился язык холопский, претендовавший на смелость, но, в сущности, представляющий собой смесь наглости, лести и лжи». В наше время необходимость «рабьего языка» (эзопова. — В.Г.) мы изжили. А вот холопский...
Виктория ГАНЧИКОВА, Париж—Москва
25.09.2000