Про Рашковского не хочется писАть уже на том основании, что придётся точь в точь повторять слова, которые я уже не раз произносил. Он не воплощает живую идею музыки, а занимается какой-то абстрактной звукописью. В медленном темпе на пиано он может изобразить красивое туше, но как только начинается что-то драматическое, начинает достаточно грубо стучать. В Шумане это прямо было шокирующе. А всё потому, что он не слышит музыку до того, как нажал на клавишу, её воображаемая реальность не управляет естественным образом его пианистическим аппаратом. Всё, что есть - вымучено, формально. Те, кто за него голосовал, некомпетентны как педагоги и музыканты вообще. Такое исполнительство ни для чего не нужно, все его достоинства - мнимые. Про Скрябина тут нечего и говорить, после того, что мы услышали вечером.
Джордж Ли... ну, не знаю. Меня преследует в его игре мучительное ощущение какой-то внутренней тяжеловесности, неотёсанности, ограниченности, не преодолеваемой внешней виртуозностью. Всё почти кажется чрезвычайно грубым и вульгарным, даже Лист. Я просто не понимаю, о чём можно говорить тут: вот это, стало быть, Шопен? Не знаю. Я это произведение слушал в 93 году в исполнении Шуры Черкасского, и с тех пор ни одна другая интерпретация меня не удовлетворила вплоне (то же относится, кстати, и к Баху-Бузони). Но тут настоящая пропасть и по отношению к гораздо более скромным достижениям обычных пианистов. Не слышу я и никакого там красивого звука самого по себе. В общем, обсуждать тут особого нечего, и я не представляю, за что его можно тащить дальше (ладно, в первом туре был хоть Бетховен приличный).
Люка Дебарг... не могу, с одной стороны, не присоединиться к общим восторгам. Завораживающая атмосфера, которую ему удалось создать и удерживать в Метнере несмотря на обилие лишних нот в тексте, просто вот этот образ - до сих пор перед глазами, как настоящий. Он именно мыслит образами, а не просто звучаниями, так сказать. Секрет, я думаю, в том, что он не загружает что-то готовое, а взаимодействует с (воображаемой) звуковой реальностью, которая как бы развивается параллельно. Ну, Равель, в соответствии с качеством самой музыки, произвёл ещё большее впечатление. Характерно, что он не пытается производить какие-то экстатические прорывы, он просто как бы считывает образ, и спокойно, с полной ясностью воспроизводит его в звуке.
В общем, явления для нашего конкурса экстраординарное, но, с другой стороны, я бы не стал спешить с обобщениями, которые уже делаются, в духе того, что перед нами новый Рихтер и так далее. С Рихтером, я думаю, его роднит то, что он осваивал миры музыки вне обычного педагогического конвейера, всегда начинал с поиска и открытия музыки, а не с разучивания нот. Отсюда его эта простота и свобода во взаимодействии с образом, как бы самим по себе переходящем в звук, которая, конечно, должна особенно впечатлять профессионалов. Но настоящий масштаб его, я думаю, ещё никому не ведом. Надо было бы послушать его ив Моцарте, и в Шопене, Скрябине, Прокофьеве. Шуберте и Шумане, наконец. В какой мере они представляют собой для него пройденный этап, а в какой - наоборот, что-то пропущенное и утерянное - это пока не ясно. Но в любом случае, конечно, едва ли кого ещё будет интереснее слушать дальше.