Михаил Плетнев

Trist

Привилегированный участник
Privilege
http://gazetaigraem.ru/a13201801

ВПЕЧАТЛЕНИЯ
Ортодоксы и парадоксы
Рахманиновский клавирабенд Михаила Плетнева: «Филармония-2», Зал имени Рахманинова

Ни для кого не секрет, что по отношению к Рахманинову уже давно сложился некий культ, некая ортодоксия относительно того, как следует толковать его музыку. Привитое не в последнюю очередь усилиями наших педагогов такое отношение к Рахманинову во всем мире фактически превратилось – прежде всего, конечно, через механизм конкурсов – в некий очень высокий общемировой стандарт пианизма, отклоняться от которого достаточно рискованно. Но в ответ на каждую ортодоксию приходит, как показывает история, и своя схизма, когда ортодоксам противостоят раскольники, отстаивающие свое, с точки зрения догматики еретическое толкование. Именно такого рода мысли пришли мне в голову на прошедшем 20 января концерте М. Плетнева.

На этом концерте вообще многое удивило. Удивило, помимо прочего, и то, что пианист, словно соревнуясь в этом плане с Гр. Соколовым, предложил ту же самую программу, которую в прошлом уже не раз исполнял на Западе и в России, а теперь без каких-либо изменений представил московской публике.

Но главное, конечно, касается сегодняшней интерпретации столь высокочтимого самим пианистом композитора. Я говорю «сегодняшней», потому что лет тридцать назад да и позднее он играл его совершенно иначе. Тут – думаю, не у меня одного – возникло много вопросов. То, что Плетнев весьма вольно обращается со временем, известно давно. Иногда это приводит к поразительным открытиям, скажем, в сонатах Моцарта, о чем мне доводилось писать на страницах «Играем с начала». Здесь же, скорее, многое оставляло некий привкус чего-то умышленного, не вполне органичного. Казалось бы, что можно еще придумать в сверхзаигранной Прелюдии cis-moll, ор. 3? Однако Плетневу это удалось: с помощью чрезвычайно развернутых пауз и предельных динамических контрастов он представил сочинение не столько в величаво-колокольном, сколько в каком-то ностальгическом ключе.

Ностальгия особого рода пронизывает, с моей точки зрения, все выступления Плетнева в последние годы. Он словно исполняет не музыку, а некое воспоминание о ней, окрашенное в тона горечи, а иногда и трагизма. Даже предельное пианиссимо, которое он применил после вступительного унисона октав, словно говорило о чем-то безвозвратно ушедшем. Могло показаться, что форте для него ― сфера уже исчерпанная и ненужная, тогда как тончайшие оттенки пианиссимо остаются ценными, возможно, даже единственно ценными. То же примерно можно было сказать и о последующих пьесах.

В «Элегии» Плетнев, видимо, задался целью лишить ее грандиозного разворота перед репризой, обойтись без драматизма, взамен всячески подчеркивая градации того воображаемого пространства тишины, которое позволяло думать, что он зачем-то решил сблизить Рахманинова со столь не похожим на него Дебюсси. Вообще я давно заметил, что тишина и молчание в музыке интересуют его гораздо больше, чем объемные звуковые массы и патетика. Например, в знаменитой и тоже более чем заигранной Прелюдии g-moll, ор. 23 самым важным оказался средний лирический эпизод, тогда как возможность лавинообразной кульминации в репризе (хорошо известной нам в авторском исполнении) его как бы совсем не заинтересовала.

Наиболее сильное впечатление среди ранних пьес, исполненных в первом отделении, оставила, пожалуй, «Баркарола» (ор. 10). Плетнев нашел здесь поразительный интонационный штрих для трепетного остинато в правой руке, которое прозвучало наподобие далекого звона колокольчиков, похожих на те, которые есть у Чайковского в пьесе «Ноябрь» из «Времен года». Все же характерные пьесы раннего Рахманинова – вроде «Полишинеля» и «Юморески» – были сыграны с какой-то странной вялостью и нарочитым отсутствием энергии, что могло, конечно, стать результатом усталости пианиста, а могло означать и нечто большее: нежелание повторять за другими.

В принципе, потребность идти против течения свойственна большинству истинно талантливых людей, в том числе и Плетневу. Но, как мне кажется, не для всех ранних пьес Рахманинова такой подход органичен. Преимущественно в манере своеобразного sfumato были сыграны и прелюдии B-dur, D-dur и gis-moll, где динамическое развитие было также отодвинуто на второй план, и приоритетной осталась утонченная, почти неосязаемая звучность.

Подлинным откровением стало исполнение Этюда-картины c-moll, ор. 39. Возможно, это одно их самых трагических сочинений Рахманинова. Этюд интересен, в частности, и потому, что в нем явно ощущаются некоторые влияния позднего Скрябина и Дебюсси. Его часто называют «Похороны», и действительно, в исполнении Плетнева он так и прозвучал, только не как похоронное шествие – скорее как ощущение безмерной утраты. Но не является ли это главной темой многих сочинений Рахманинова, особенно поздних? Вот здесь таинственные, почти «по-дебюссистки» прозвучавшие параллельные пласты гармоний произвели столь же сильное впечатление, как и мрачная, даже, можно сказать, инфернальная начальная аккордовая тема, в одном из проведений которой угадывается аббревиатура BACH.

На фоне этого шедевра позднего Рахманинова исполненная во втором отделении Первая соната, ор. 28, созданная в 1907 году, несколько проиграла. Относительно этой сонаты существуют разные мнения: некоторые считают ее значительным сочинением, тогда как другие относят к более слабым и даже неудачным опусам композитора. Мне кажется, будь у Плетнева иное настроение (в прошлом году он играл ее по-другому), иная энергетика, соната, возможно, произвела бы более сильное впечатление. Но в том состоянии, в котором пианист пребывал на эстраде в течение всего концерта, соната показалась несколько монотонной и затянутой, несмотря на чудесно прозвучавшую побочную тему I части, близкую к древним православным напевам, а также и умело сделанную купюру в финале. Одним словом, «Фауст», с сюжетом которого по преданию связана эта соната, скорее всего, на сцене так и не появился. Но именно здесь, думается, стали окончательно зримыми и понятными творческие намерения сегодняшнего Плетнева, поскольку именно в местах с фактурой, несколько напоминающей эфемерную шумановскую фантастику, рояль у него звучал просто волшебно, тогда как весь пафос, вся могучая колокольность – одним словом, основные «торговые марки» Рахманинова оказались или затушеванными, или вовсе «невостребованными».

На этом концерте удивляло и другое. Я еще никогда не слышал, чтобы Плетнев допускал столько небрежностей, даже чисто технического свойства, чтобы у него была такая нечистая педаль. За этим крылось нечто, что мы не в состоянии разгадать. Моя версия произошедшего примерно такова: пианист пришел сегодня к такому внутреннему состоянию, когда ему уже многое стало неважным, включая и пианистическое качество – один из главнейших «догматов» наших дней! Не думаю, что в этом проявилось равнодушие к тому, как он будет воспринят, скорее это такой внутренний пейзаж его души, в котором уже не находится места многим привычным категориям, включая даже энергетику. Поэтому многие из слушателей, с которыми я общался, были несказанно удивлены тем, что рояль, особенно в местах, требующих мощных звуковых масс (а у Рахманинова, как известно, такого достаточно много), звучал как-то не совсем внятно. Как будто пианист, отрешившись вовсе от публики, музицировал для себя одного…

Все произошедшее на этом концерте нуждается в толковании. Когда великий музыкант (а именно таким я считаю М. Плетнева) позволяет себе такого рода «схизматику», на то должны быть веские причины. Тенденция такого рода у Плетнева наблюдалась в общем-то давно. Иногда это приводило к подлинным откровениям. Но были и другие случаи – как например, однажды на «Декабрьских вечерах», когда он в первом отделении так своевольно и анархично сыграл Фантазию C-dur Шумана, что сидевший рядом со мной Л. Н. Наумов в сердцах воскликнул: «Его за это убить мало!». Но тот же Наумов после второго отделения, где Плетнев сыграл весь ор. 72 Чайковского, состоящий из 18 пьес, сказал: «Да он же гений!»…

Мне уже доводилось писать о парадоксах Плетнева (см.: «Играем с начала», 2017, № 5). И кажется, в некоторых вызывающих наше удивление и недоумение чертах его искусства может таким странным образом отражаться нечто нас окружающее, и не только в сфере фортепианного исполнительства. Несмотря на внешний блеск и кажущееся благополучие, вопреки невероятному техническому уровню мирового пианизма и появлению целой когорты людей, так сказать, столь «сейсмоустойчивых», что невольно закрадывается мысль о грядущих и в этой области проверках на допинг, – несмотря на все это, исполнительское искусство (будем говорить только о фортепианном искусстве) зашло в тупик.

В этом плане все, что происходит с Плетневым-пианистом (его дирижирование оставим за скобками), я расцениваю как своего рода протест, как стремление вырваться из плена надоевших стереотипов (даже своих собственных), противопоставив современной конкурсной ортодоксии свою логику парадокса. И то, что происходит с большими художниками – их творческие кризисы, их нестыковки с окружающей реальностью, даже их неудачи, иногда способно сказать нам нечто большее, чем филигранно отделанная, но ортодоксальная интерпретация кого-то другого. В связи с этим я бы обозначил сегодняшний стиль Плетнева как «постпианизм», в котором ощущение утраты, прощания, несовместимости с окружающей реальностью, разочарование и тому подобные вещи становятся своего рода главной темой. Тогда становится понятным, почему Плетнев именно так стал трактовать столь любимого им и всеми нами автора.

…Наверное, было бы неправильно умолчать об исполненном на бис шопеновском Вальсе cis-moll. Одного этого вальса хватило, чтобы слегка ошарашенная публика пришла в состояние полного восторга. И было отчего: перед нами на минуту возник образ «прежнего» Плетнева, одного из лучших шопенистов нашего времени…

Хитрук Андрей
31.01.2018
 

Наталья

Участник
http://gazetaigraem.ru/a13201801

ВПЕЧАТЛЕНИЯ
Ортодоксы и парадоксы
Рахманиновский клавирабенд Михаила Плетнева: «Филармония-2», Зал имени Рахманинова

Ни для кого не секрет, что по отношению к Рахманинову уже давно сложился некий культ, некая ортодоксия относительно того, как следует толковать его музыку. Привитое не в последнюю очередь усилиями наших педагогов такое отношение к Рахманинову во всем мире фактически превратилось – прежде всего, конечно, через механизм конкурсов – в некий очень высокий общемировой стандарт пианизма, отклоняться от которого достаточно рискованно. Но в ответ на каждую ортодоксию приходит, как показывает история, и своя схизма, когда ортодоксам противостоят раскольники, отстаивающие свое, с точки зрения догматики еретическое толкование. Именно такого рода мысли пришли мне в голову на прошедшем 20 января концерте М. Плетнева.

На этом концерте вообще многое удивило. Удивило, помимо прочего, и то, что пианист, словно соревнуясь в этом плане с Гр. Соколовым, предложил ту же самую программу, которую в прошлом уже не раз исполнял на Западе и в России, а теперь без каких-либо изменений представил московской публике.

Но главное, конечно, касается сегодняшней интерпретации столь высокочтимого самим пианистом композитора. Я говорю «сегодняшней», потому что лет тридцать назад да и позднее он играл его совершенно иначе. Тут – думаю, не у меня одного – возникло много вопросов. То, что Плетнев весьма вольно обращается со временем, известно давно. Иногда это приводит к поразительным открытиям, скажем, в сонатах Моцарта, о чем мне доводилось писать на страницах «Играем с начала». Здесь же, скорее, многое оставляло некий привкус чего-то умышленного, не вполне органичного. Казалось бы, что можно еще придумать в сверхзаигранной Прелюдии cis-moll, ор. 3? Однако Плетневу это удалось: с помощью чрезвычайно развернутых пауз и предельных динамических контрастов он представил сочинение не столько в величаво-колокольном, сколько в каком-то ностальгическом ключе.

Ностальгия особого рода пронизывает, с моей точки зрения, все выступления Плетнева в последние годы. Он словно исполняет не музыку, а некое воспоминание о ней, окрашенное в тона горечи, а иногда и трагизма. Даже предельное пианиссимо, которое он применил после вступительного унисона октав, словно говорило о чем-то безвозвратно ушедшем. Могло показаться, что форте для него ― сфера уже исчерпанная и ненужная, тогда как тончайшие оттенки пианиссимо остаются ценными, возможно, даже единственно ценными. То же примерно можно было сказать и о последующих пьесах.

В «Элегии» Плетнев, видимо, задался целью лишить ее грандиозного разворота перед репризой, обойтись без драматизма, взамен всячески подчеркивая градации того воображаемого пространства тишины, которое позволяло думать, что он зачем-то решил сблизить Рахманинова со столь не похожим на него Дебюсси. Вообще я давно заметил, что тишина и молчание в музыке интересуют его гораздо больше, чем объемные звуковые массы и патетика. Например, в знаменитой и тоже более чем заигранной Прелюдии g-moll, ор. 23 самым важным оказался средний лирический эпизод, тогда как возможность лавинообразной кульминации в репризе (хорошо известной нам в авторском исполнении) его как бы совсем не заинтересовала.

Наиболее сильное впечатление среди ранних пьес, исполненных в первом отделении, оставила, пожалуй, «Баркарола» (ор. 10). Плетнев нашел здесь поразительный интонационный штрих для трепетного остинато в правой руке, которое прозвучало наподобие далекого звона колокольчиков, похожих на те, которые есть у Чайковского в пьесе «Ноябрь» из «Времен года». Все же характерные пьесы раннего Рахманинова – вроде «Полишинеля» и «Юморески» – были сыграны с какой-то странной вялостью и нарочитым отсутствием энергии, что могло, конечно, стать результатом усталости пианиста, а могло означать и нечто большее: нежелание повторять за другими.

В принципе, потребность идти против течения свойственна большинству истинно талантливых людей, в том числе и Плетневу. Но, как мне кажется, не для всех ранних пьес Рахманинова такой подход органичен. Преимущественно в манере своеобразного sfumato были сыграны и прелюдии B-dur, D-dur и gis-moll, где динамическое развитие было также отодвинуто на второй план, и приоритетной осталась утонченная, почти неосязаемая звучность.

Подлинным откровением стало исполнение Этюда-картины c-moll, ор. 39. Возможно, это одно их самых трагических сочинений Рахманинова. Этюд интересен, в частности, и потому, что в нем явно ощущаются некоторые влияния позднего Скрябина и Дебюсси. Его часто называют «Похороны», и действительно, в исполнении Плетнева он так и прозвучал, только не как похоронное шествие – скорее как ощущение безмерной утраты. Но не является ли это главной темой многих сочинений Рахманинова, особенно поздних? Вот здесь таинственные, почти «по-дебюссистки» прозвучавшие параллельные пласты гармоний произвели столь же сильное впечатление, как и мрачная, даже, можно сказать, инфернальная начальная аккордовая тема, в одном из проведений которой угадывается аббревиатура BACH.

На фоне этого шедевра позднего Рахманинова исполненная во втором отделении Первая соната, ор. 28, созданная в 1907 году, несколько проиграла. Относительно этой сонаты существуют разные мнения: некоторые считают ее значительным сочинением, тогда как другие относят к более слабым и даже неудачным опусам композитора. Мне кажется, будь у Плетнева иное настроение (в прошлом году он играл ее по-другому), иная энергетика, соната, возможно, произвела бы более сильное впечатление. Но в том состоянии, в котором пианист пребывал на эстраде в течение всего концерта, соната показалась несколько монотонной и затянутой, несмотря на чудесно прозвучавшую побочную тему I части, близкую к древним православным напевам, а также и умело сделанную купюру в финале. Одним словом, «Фауст», с сюжетом которого по преданию связана эта соната, скорее всего, на сцене так и не появился. Но именно здесь, думается, стали окончательно зримыми и понятными творческие намерения сегодняшнего Плетнева, поскольку именно в местах с фактурой, несколько напоминающей эфемерную шумановскую фантастику, рояль у него звучал просто волшебно, тогда как весь пафос, вся могучая колокольность – одним словом, основные «торговые марки» Рахманинова оказались или затушеванными, или вовсе «невостребованными».

На этом концерте удивляло и другое. Я еще никогда не слышал, чтобы Плетнев допускал столько небрежностей, даже чисто технического свойства, чтобы у него была такая нечистая педаль. За этим крылось нечто, что мы не в состоянии разгадать. Моя версия произошедшего примерно такова: пианист пришел сегодня к такому внутреннему состоянию, когда ему уже многое стало неважным, включая и пианистическое качество – один из главнейших «догматов» наших дней! Не думаю, что в этом проявилось равнодушие к тому, как он будет воспринят, скорее это такой внутренний пейзаж его души, в котором уже не находится места многим привычным категориям, включая даже энергетику. Поэтому многие из слушателей, с которыми я общался, были несказанно удивлены тем, что рояль, особенно в местах, требующих мощных звуковых масс (а у Рахманинова, как известно, такого достаточно много), звучал как-то не совсем внятно. Как будто пианист, отрешившись вовсе от публики, музицировал для себя одного…

Все произошедшее на этом концерте нуждается в толковании. Когда великий музыкант (а именно таким я считаю М. Плетнева) позволяет себе такого рода «схизматику», на то должны быть веские причины. Тенденция такого рода у Плетнева наблюдалась в общем-то давно. Иногда это приводило к подлинным откровениям. Но были и другие случаи – как например, однажды на «Декабрьских вечерах», когда он в первом отделении так своевольно и анархично сыграл Фантазию C-dur Шумана, что сидевший рядом со мной Л. Н. Наумов в сердцах воскликнул: «Его за это убить мало!». Но тот же Наумов после второго отделения, где Плетнев сыграл весь ор. 72 Чайковского, состоящий из 18 пьес, сказал: «Да он же гений!»…

Мне уже доводилось писать о парадоксах Плетнева (см.: «Играем с начала», 2017, № 5). И кажется, в некоторых вызывающих наше удивление и недоумение чертах его искусства может таким странным образом отражаться нечто нас окружающее, и не только в сфере фортепианного исполнительства. Несмотря на внешний блеск и кажущееся благополучие, вопреки невероятному техническому уровню мирового пианизма и появлению целой когорты людей, так сказать, столь «сейсмоустойчивых», что невольно закрадывается мысль о грядущих и в этой области проверках на допинг, – несмотря на все это, исполнительское искусство (будем говорить только о фортепианном искусстве) зашло в тупик.

В этом плане все, что происходит с Плетневым-пианистом (его дирижирование оставим за скобками), я расцениваю как своего рода протест, как стремление вырваться из плена надоевших стереотипов (даже своих собственных), противопоставив современной конкурсной ортодоксии свою логику парадокса. И то, что происходит с большими художниками – их творческие кризисы, их нестыковки с окружающей реальностью, даже их неудачи, иногда способно сказать нам нечто большее, чем филигранно отделанная, но ортодоксальная интерпретация кого-то другого. В связи с этим я бы обозначил сегодняшний стиль Плетнева как «постпианизм», в котором ощущение утраты, прощания, несовместимости с окружающей реальностью, разочарование и тому подобные вещи становятся своего рода главной темой. Тогда становится понятным, почему Плетнев именно так стал трактовать столь любимого им и всеми нами автора.

…Наверное, было бы неправильно умолчать об исполненном на бис шопеновском Вальсе cis-moll. Одного этого вальса хватило, чтобы слегка ошарашенная публика пришла в состояние полного восторга. И было отчего: перед нами на минуту возник образ «прежнего» Плетнева, одного из лучших шопенистов нашего времени…

Хитрук Андрей
31.01.2018
За февраль Плетнев дал несколько концертов в Голландии, на одном из которых я была, а на другие читала отзывы. Мой вывод: или Плетнев был в ином чем в Москве настроении, или публика. Ну ничего общего с впечатлениями о московском концерте, которыми пестрит интернет. Может просто не стоит делать выводы о музыканте по одному концерту?
 

Trist

Привилегированный участник
Privilege
За февраль Плетнев дал несколько концертов в Голландии, на одном из которых я была, а на другие читала отзывы. Мой вывод: или Плетнев был в ином чем в Москве настроении, или публика. Ну ничего общего с впечатлениями о московском концерте, которыми пестрит интернет. Может просто не стоит делать выводы о музыканте по одному концерту?
А кто делает выводы по одному концерту? Автор точно описал свои впечатления от концерта 20/01 в Рахманиновском зале,не более того. Думается мне,что то,чем делится Плетнев с российской публикой дома, авторски и сокровенно,абсолютно неуместно у буржуев,например в той же Голландии (имхо) это не значит ,что хуже,просто иначе, возможно более ожидаемо публикой,как это было уже в Эдинбурге,Флоренции и др иноземных городах до того. И верно,зачем ему "грузить" иностранного слушателя безисходностью? Они же на него потом просто не пойдут)
Наташа,были на Плетневе в феврале и даже коротенького отзыва не оставили :eek:
 
Последнее редактирование:

Tatiana

Участник
А кто делает выводы по одному концерту? Автор точно описал свои впечатления от концерта 20/01 в Рахманиновском зале,не более того. Думается мне,что то,чем делится Плетнев с российской публикой дома, авторски и сокровенно,абсолютно неуместно у буржуев,например в той же Голландии (имхо) это не значит ,что хуже,просто иначе, возможно более ожидаемо публикой,как это было уже в Эдинбурге,Флоренции и др иноземных городах до того. И верно,зачем ему "грузить" иностранного слушателя безисходностью? Они же на него потом просто не пойдут)
Наташа,были на Плетневе в феврале и даже коротенького отзыва не оставили :eek:
Смешная версия!)... :rolleyes: МВ подстраивается под вкусы и настроения публики, что бы они ходили на его концерты?? ;) А не публика ли проецирует исполнение Мастера на свои настроения??:cool: ( то он устал, то безисходность, то людей не любит) А где этих настроений нет- там есть другое восприятие.
 

Наталья

Участник
А кто делает выводы по одному концерту? Автор точно описал свои впечатления от концерта 20/01 в Рахманиновском зале,не более того. Думается мне,что то,чем делится Плетнев с российской публикой дома, авторски и сокровенно,абсолютно неуместно у буржуев,например в той же Голландии (имхо) это не значит ,что хуже,просто иначе, возможно более ожидаемо публикой,как это было уже в Эдинбурге,Флоренции и др иноземных городах до того. И верно,зачем ему "грузить" иностранного слушателя безисходностью? Они же на него потом просто не пойдут)
Наташа,были на Плетневе в феврале и даже коротенького отзыва не оставили :eek:
А какой смысл оставлять отзыв, когда вся Москва уже все для себя решила ))? Не вижу смысла оспаривать чьи-то мнения, или пытаться создать впечатление, что для "буржуев" МВ играет иначе )) МВ не будет идти на поводу у публики. Уверена, что он играл так, как хотел играть, и не думал о том, где он в этот вечер.
Педаль у Плетнева грязная???? Не знаю что там было в Москве, но я весь концерт думала как раз о том, насколько гениально он обращается с педалью, играя гармониями и красками. Как раз Плетневская педаль придает легкий импрессионистический оттенок звучанию. Это действительно имеет место быть. И это что, преступление? Я не нахожу, что это попытка приблизить Рахманинова к Дебюсси. Между ними достаточно отличий. Зато я открыла для себя то, чего не замечала раньше в этих произведениях. Рахманиновские гармонии приобрели для меня новые краски. Спасибо МВ!
Этим гениальное исполнение и отличается от очень хорошего, что что-то делается так, как не делал никто и никогда, и при этом исполнение завораживает, захватывает, звучит естественно, а не надуманно.
Паузы длинны? Опять же, не знаю, что было в Москве. Меня всегда поражало, и в этот раз тоже поразило, насколько МВ владеет временем. И это не может стать "новым стандартом исполнения Рахманинова", не стоит даже пытаться этому подражать. Так надо мыслить, чувствовать.
И боже, как звучит у него рояль! Начинаешь думать, что Шигеру Каваи - изумительный инструмент. Он и есть изумительный инструмент - когда МВ на нем играет.
Полагаю, я была не одинока в своем восприятии. Зал бушевал, необычные для концертов в Голландии крики "Браво!", несмолкаемые аплодисменты, и явное сожаление публики, что после второго биса МВ дал понять, что концерт закончен.
 
Последнее редактирование:

Trist

Привилегированный участник
Privilege
А какой смысл оставлять отзыв, когда вся Москва уже все для себя решила ))? Не вижу смысла оспаривать чьи-то мнения, или пытаться создать впечатление, что для "буржуев" МВ играет иначе )) МВ не будет идти на поводу у публики. Уверена, что он играл так, как хотел играть, и не думал о том, где он в этот вечер.
Педаль у Плетнева грязная???? Не знаю что там было в Москве, но я весь концерт думала, как раз о том, насколько гениально он обращается с педалью, играя гармониями и красками. Как раз Плетневская педаль придает легкий импрессионистический оттенок звучанию. Это действительно имеет место быть. И это что, преступление? Я не нахожу, что это попытка приблизить Рахманинова к Дебюсси. Между ними достаточно отличий. Зато я открыла для себя то, чего не замечала раньше в этих произведениях. Рахманиновские гармонии приобрели для меня новые краски. Спасибо МВ!
Этим гениальное исполнение и отличается от очень хорошего, что что-то делается так, как не делал никто и никогда, и при этом исполнение завораживает, захватывает, звучит естественно, а не надуманно.
Паузы длинны? Опять же, не знаю, что было в Москве. Меня всегда поражало, и в этот раз тоже поразило, насколько МВ владеет временем. И это не может стать "новым стандартом исполнения Рахманинова", не стоит даже пытаться этому подражать. Так надо мыслить, чувствовать.
И боже, как звучит у него рояль! Начинаешь думать, что Шигеру Каваи - изумительный инструмент. Он и есть изумительный инструмент - когда МВ на нем играет.
Полагаю, я была не одинока в своем восприятии. Зал бушевал, необычные для концертов в Голландии крики "Браво!", несмолкаемые аплодисменты, и явное сожаление публики, что после второго биса МВ дал понять, что концерт закончен.
Спасибо за яркие свежие впечатления, оживили форум)
 
Последнее редактирование:

Tatiana

Участник
Понятно, откуда взялись упаднические впечатления от концертов в Москве. Ярослав Тимофеев так настроил публику своей лекцией перед концертом.
 

Trist

Привилегированный участник
Privilege
Понятно, откуда взялись упаднические впечатления от концертов в Москве. Ярослав Тимофеев так настроил публику своей лекцией перед концертом.
Об этом уже говорили раньше. Непричем здесь Ярослав. Я не присутствовала на лекции Я. Тимофеева и пришла на концерт в отличном расположении духа с подругой однокашницей -пианисткой. Мнение о выступлении схожее с А. Хитруком.
 

Наталия А.

Привилегированный участник
Privilege
Понятие "грязная педаль" и Михаил Плетнев --- две вещи несовместные.Я была на его концерте 21 января и наслаждалась, поражалась, изумлялась живописи педали Плетнева. Его педаль -- это была отдельная сага, помимо прочего: звука, формы, драматургии, философии мысли.
Плетневская педаль -- уникальна. Жаль, что не все музыканты это услышали.
Его интерпретации Рахманинова были абсолютно не похожи на общепринятые. Вместо ожидаемых кульминаций, развитий, известного тебе хода мысли произведения Плетнев неожиданно открыл тебе такие глубины, в которые ты не только не заглядывал, но и не подозревал об их существовании, а скользил поверхностным взглядом по ландшафту.
Что касается редкого forte в его исполнении, то быть услышанным и донести до публики глубину выражения и концепции -- это не значит говорить громко.
Малыми средствами он достигал максимальных результатов.
 

Tatiana

Участник
Об этом уже говорили раньше. Непричем здесь Ярослав. Я не присутствовала на лекции Я. Тимофеева и пришла на концерт в отличном расположении духа с подругой однокашницей -пианисткой. Мнение о выступлении схожее с А. Хитруком.
А раньше Вы слушали Плетнева в зале?
 

Пользователи онлайн

Сейчас на форуме нет ни одного пользователя.

ClassicalMusicNews.Ru

Сверху