Михаил Плетнев

[Собачка_без_дамы]

http://www.rg.ru/2016/02/02/mihail-pletnev-predstavil-redkie-partitury-hih-veka.html
Редко звучащие на российской сцене французские партитуры XIX века - Requiem Камиля Сен-Санса и Симфония ре-минор Сезара Франка, прозвучали в Концертном зале Чайковского в именном филармоническом абонементе Российского национального оркестра (N 14). Дирижер Михаил Плетнев.

Оркестр, отмечающий в этом сезоне свое 25-летие, предстал в оригинальной и драматургически стройной программе, составленной Михаилом Плетневым из сочинений, созданных во Франции в одно и то же время (в 1878 и 1888 годах). И хотя по жанру эти партитуры - Реквием Сен-Санса, католическая месса по усопшему, и романтически-взволнованная Симфония Франка с оптимистичным ликующим финалом - находятся на разных полюсах, обе прозвучали в интерпретации Плетнева как части общего музыкального целого.

Интонация, заданная Плетневым в первой части Requiem - Kyrie (Господи) в репликах тромбонов и надрывном отклике струнных - вопрошающая, мучительная, повисающая в тишине, не растворилась и в ликующем финале франковской Симфонии. Сближал столь разные партитуры патетический строй плетневской интерпретации, артикулировавший каждый оркестровый звук, инструментальную группу, подъемы крещендо, жесткие обрывы пауз. Учитывались и дополнительные возможности выразительности. В Dies irae (День гнева), второй части Requiem, Плетнев разместил тромбоны на боковом балконе, и "зов" их эффектно вливался в мощную звуковую картину "судного дня" - с участием хора (Хор Академии хорового искусства им. В.С.Попова), органа и квартета солистов.






Надо заметить, что голоса певцов очень гибко вливались в тон плетневской интерпретации Requiem: это и пронзительно звучащее сопрано Анна Крайникова, и филигранная по динамике и точности звука меццо-сопрано Ксения Вязникова, и тенор Игорь Морозов, впечатляюще солировавший в Rex tremendae (Царь устрашающего величия) под взволнованный пульс оркестра, и благородно звучавший бас Максим Кузьмин-Караваев.

В Симфонии Франка тон внутренней патетики плетневской интерпретации сохранился. Тот же медленно разворачивающийся мрак в Lento, открывающего, как пролог, симфонию: низкие струнные тембры (контрабасы и виолончели), деревянные, из которых постепенно формировался огромный звуковой массив - густой, плотный, находящийся в постоянном, нарастающим изнутри движении. Контрастным эпизодом в этом тревожном звуковом полотне было меланхоличное соло английского рожка во второй части - почти романс (на мотив бретонской песни). Но в финале вместо привычного бодрого ликования Плетнев повел оркестровую звучность к напряженному фортиссимо, внутри которого все темы зазвучали с предельным драматизмом, а переливы арф вдруг вернули к настроениям Requiem. Парадоксально, но именно такими средствами Плетнев мастерски воплотил величественный победительный апофеоз одной из лучших французских симфоний.

 

[Tatiana]

СОБЫТИЯ
НЕ СЛЕДАМИ НА ПЕСКЕ, НЕ КРУГАМИ ПО ВОДЕ
В конце ушедшего года Михаил Плетнев представил московской публике неизвестного в России композитора

Вся эта история началась не совсем обычно. 5 ноября в БЗК открылся цикл концертов к 150-летию Московской консерватории, в котором выступили ее именитые выпускники. Первый из них назвали «Денис Мацуев и друзья». Пианист играл в сопровождении Российского национального оркестра (правда, немного нелепо получилось, что его руководитель Михаил Плетнев угодил в безымянные друзья Мацуева, но это уже вопрос к тем, кто занимался детальной проработкой проекта). Собственно Мацуев демонстрировал свою стать во втором отделении (Третий концерт Бетховена и «Пляска смерти» Листа). Открыла же вечер симфония польского композитора Мечислава Карловича «Возрождение» (1902).

Ни о симфонии, ни о Карловиче никто в зале не знал ничего, кроме скудных данных из аннотации. Нет, чтобы РНО открыть торжество, скажем, Танеевым. Однако Плетнев человек сложный, нестандартный. Достаточно вспомнить, как нынешний филармонический сезон он тоже открыл со специфическим пафосом – оперой «Кащей Бессмертный» Римского-Корсакова, имевшей в свое время громкий политический подтекст в свете событий 1905 года.

Российский национальный – конечно, самый авторитетный столичный оркестр, особенн, если учесть гарантированное качество, богатство и зачастую необычность репертуара, включающего раритеты или крупные циклы, да и просто магнетическую популярность, в первую очередь самого руководителя. Зная себе цену, Плетнев случайного композитора для исполнения не выберет. Так было и с Карловичем.

…Во втором амфитеатре БЗК, где довелось очутиться и мне, как правило, вечно до последнего в голос выясняют отношения. Но в этот раз, хоть и был битком набит, он на пару минут замер в гробовой тишине. Начало симфонии прозвучало трагически, даже зловеще; затем развернулась взволнованная лирическая тема, искренностью сразу напомнившая Чайковского. Оркестр блистал красками, оттенками. Но главное – звучало то, что Плетневу беспроигрышно удается всегда: исповедь измученной, уставшей души, давно не знающей иллюзий. Две последующие части настойчиво их предлагали; манила жизнь, сверкающая где-то там, где нас нет. Но стремительный вихрь сносил прочь сладостные видения. В финале же, как писал когда-то автор, «с новыми силами устремляется в бой душа, как рыцарь, закованный в сталь». И вот уже «лежат разбитые оковы». Необычайно сильно в заряженном зале прозвучала финальная тема – словно гимн многострадальной страны, веками лелеявшей этот образ лучезарной победы. В Москве XXI века, пожалуй, лишь «Песни Гурре» Шёнберга (1900), исполненные в 2003 году Большом театре с участием Клауса Марии Брандауэра, вызвали схожее чувство – одновременно потрясения и недоумения: как получилось, что мы до сих пор этого не слышали?..

Что же за автор такой – Карлович? Чем он привлек внимание Плетнева? Будучи человеком немногословным, дирижер лишь сказал: «Ноты мне кто-то подарил и я ими впечатлился. Летом мы выступали с РНО на Шопеновском фестивале в Варшаве, где сыграли симфонию Карловича в первый раз, теперь вот – во второй».

В нашу эпоху, когда современные российские композиторы откровенно называют Рахманинова пошляком, исполнять такую симфонию, во многом эклектичную, носящую все черты старомодного польского символизма вековой давности (душа в разладе с действительностью; бездны отчаяния и взлеты прозрений), может позволить себе только корифей, давно заслуживший играть то, что интересно ему самому. Тем более что отношение Плетнева к новейшей музыке в этом смысле известно. «Играть ее – это же очень просто, – говорил он мне. – Или полнейшая профанация – можно все то же самое сыграть наоборот, с конца до начала, и эффект тот же будет. Или композиторы сочиняют что-то очень сложное на компьютере, эти ноты и сыграть-то нельзя. Если подходить серьезно, нужна уйма времени, чтобы выучить всю эту белиберду… А жизнь коротка». Карлович подкупает страстностью порывов, к тому же это ярко выраженный мелодист, несомненный последователь Чайковского, Вагнера и особенно Р. Штрауса, что дает музыковедам основания относить его к постромантикам. Важно, что сочинение было бережно извлечено из небытия, осмыслено точно по своей сути и с блеском преподнесено публике. Хотя легко можно представить себе пяток столичных оркестров, в чьем исполнении Карлович вызвал бы легкое недоумение.

Мечислав Карлович (1876–1909) в Польше считается выдающимся композитором (в России до сих пор даже его современника великого Кароля Шимановского дают в сносках петитом). К концу XIX века у поляков утвердились три музыкальные традиции: фортепианная (Шопен), скрипичная (Венявский) и оперная (Монюшко). Симфоническая же нуждалась в развитии и эту миссию осознанно взял на себя Карлович: «Возрождение» – первая польская программная симфония.

Немного из биографии, собранной по множеству разноязычных источников (на русском есть лишь крошечная книжка И. Бэлзы 1951 года). Мечислав Карлович родился в имении Вишнево Виленской губернии (ныне Сморгонский район Гродненской области), на территории бывшего Великого княжества Литовского, в музыкальной семье. Примечательно, что его отец Ян Карлович, происходивший из древнего польского рода, получил образование в Московском университете, после которого, проучившись у О. Бодянского, Ф. Буслаева, Т. Грановского, С. Соловева, С. Шевырева, стал выдающимся лингвистом и этнологом; он также окончил Брюссельскую консерваторию, играл на виолончели. Женился на Ирэне Сулистровской, столь же высокообразованной женщине королевских кровей и властного характера. Она прекрасно пела низким, «темным» голосом и играла на фортепиано.

Родившегося малыша дома называли Мечись. Одаренный мальчик рос в просторном помещичьем доме и на всю жизнь запомнил большой, с готическими окнами зал, увешанный портретами славных предков. После подавления восстаний 1863 года и массовых репрессий российского правительства Карловичи из Виленской губернии переехали в Гейдельберг, затем жили в Праге и Дрездене, а с 1887 года – в Варшаве. Мечислав был наделен множеством талантов: учился игре на скрипке, композиции, дирижированию, изучал естественные науки, философию. Писал рецензии: так, его восхищали Чайковский и Танеев, и он публиковал рецензии на их сочинения. Мать пристрастила его к горным прогулкам, и Карлович вошел в польскую историю еще и как отменный альпинист, горнолыжник и… фотограф, воспевший красоту Высоких Татр. Литературный талант сказался и в его «горных» очерках. В одном из них (1895) есть такой пассаж: «Лежа средь гор на благоуханной лужайке,… я проникся ощущением неограниченной свободы, столь чуждым жителю равнины. Я забыл о мелочах повседневности, о ничтожных надеждах и мечтах, о соперничестве… Меня вдруг обуяла жажда деятельности великой и благородной. В этой удивительной тишине я черпал силы для грядущих неизбежных боев с судьбой». Это словно о симфонии «Возрождение» – за семь лет до ее создания. В 1906 году Карлович вступил в группу «Молодая Польша». Шел ХХ век, и мир уже ощущал первые толчки губительных катаклизмов. В Польше, как и в других странах, литераторы, художники, музыканты, словно на краю пропасти, громко провозглашали творческую свободу, презрение к мещанским вкусам и морали…

С музыкой Карловича этого периода Плетнев познакомил публику Зала им. Чайковского 25 декабря: прозвучали три его симфонические поэмы. Именно на второе отделение концерта, где они были заявлены, вдруг нахлынули толпы слушателей. Первая – «Литовская рапсодия» (соч. 11, 1906) – полна впечатлений детства: литовский и белорусский фольклор звучит незатейливыми мелодиями, наигрышами духовых (в «Рапсодию» вошли подлинная песня жнецов и колыбельная, которую Мечисю пела старая няня). Мучительно многократно обыгрывается крошечный интервал (малая терция), от которого скребет на душе. Не обошлось и без народно-танцевального эпизода, который, однако, мало скрасил щемяще-тоскливое настроение, хорошо известное и по русским песням.

Поэма «Станислав и Анна Осьвецимы» (соч. 12, 1907) вызвала у публики наибольший интерес. Она написана под впечатлением от картины Станислава Бергманна, ученика Матейко, увиденной Карловичем на выставке еще в начале 90-х. На полотне запечатлен реально существовавший королевский придворный XVII века на коленях перед гробом своей возлюбленной Анны. Они были братом и сестрой и, не зная об этом, полюбили друг друга. Узнав правду, Осьвецим направился к папе римскому за разрешением на брак, но в день его возвращения Анна умерла – вероятно, отравленная их матерью. Тема неземной любви проходит через все сочинение, которое с первых нот врывается в зал прекрасным вихрем, а затем обретает впечатляющее мелодическое дыхание. Финал же столь скорбен, что… на аплодисментах по лестницам КЗЧ полились к выходам ручейки слушателей. Давно не доводилось видеть такого бегства!

Кажется, публика, заглянув в аннотацию, испугалась последнего сочинения. Поэма «Грустная повесть. Прелюдия к вечности» (соч. 13, 1908) предстала поистине вратами ада, со всей очевидностью передавая внутренний мир самоубийцы за миг до последнего шага. Правда, тема самоубийства – не редкость в искусстве того времени. Один из поэтов «Молодой Польши» даже призывал к самоуничтожению, «чтобы после нас осталось только одно – следы на песке и круги на воде». Довольно скоро после создания «Грустной повести» случилось вот что. Надежда польской музыки, красавец, эстет, благороднейший человек 32 лет от роду в одно раннее темное утро 8 февраля 1909 года отправился в горы. Он предупредил мать, что идет к Черному пруду у пика Малый Костелец на фотосъемку от рассвета до заката. Последним, кто его видел, был лесничий – в половине седьмого утра. А нашли Мечислава замерзшим под полутораметровым слоем снега: его накрыло снежной лавиной. Ирэна Карлович немедленно уничтожила множество документов и бумаг. Сама она умерла в 1921 году. Большая часть наследия композитора сгорела во время Варшавского восстания 1945 года. Мы никогда и ничего не узнаем больше того, чем хотел сам композитор.

Можно только предполагать, что было бы, если бы Карлович дожил до середины ХХ века, как его современники Сибелиус (на 11 лет старше) или Рахманинов (на три года младше). Какие пути его ждали?..

На месте гибели композитора стоит валун с надписью из оды Горация: Non omnis moriar – «Нет, весь я не умру». Не следами на песке, не кругами по воде – чем-то гораздо большим оказался он для нас. Загадочным созданием, страстно призывающим оторваться от земли, которая полнится несчастьем. Благодаря усилиям Михаила Плетнева забвение Мечиславу Карловичу больше не грозит.

Зимянина Наталья
2016-02-16

 

[Tatiana]

Александр Бруни об истории создания РНО.
http://www.classicalmusicnews.ru/interview/aleksey-bruni/

 

[Victoria]

Нью Йорк Times о выступлении РНО в Карнеги Холле
http://www.nytimes.com/2016/03/04/a...chestra-plays-borodin-and-prokofiev.html?_r=0

 

[Собачка_без_дамы]

http://nashagazeta.ch/news/les-gens...ev-v-muzyke-pravilno-chto-ubezhdaet-i-trogaet
В МУЗЫКЕ ПРАВИЛЬНО ТО, ЧТО УБЕЖДАЕТ И ТРОГАЕТ (с) Михаил Плетнев

 

[Tatiana]

РНО и М Плетнев. Шостакович Симфония 10. Спасибо, Анатолию Львовичу.
https://vk.com/video102524941_456239214

 

[Tatiana]

С facebook Н.Зимяниной:
https://www.facebook.com/natalya.zimyanina?fref=nf
Вчера в КЗЧ. Конечно, в 1 отд. 7 симфония Глазунова (спасибо М.В. за просветительство) открыла мне глаза на этого композитора: мастеровитый и даровитый. (Словом «даровитый» один профессор консерватории когда-то давно называл самых бездарных учеников, которых по деликатности именовал именно таковыми, чтобы не сильно обижать). И то - был такой изумительный фрагмент во второй части, кажется, тутти, все на пиано, просто левитация. Какой оркестр! Иногда симпатичный сказочный флёр. Симфония не длинная, в общем, хороша была в пару к Десятой Шостаковича. Хотя мне кажется, Глазунов не стоил стараний маэстро.

Зато вот Шостакович - опять получилось выше себя, выше нас. Не знаю, какие просветы там слышат музыковеды. Это архипелаг ГУЛаг какой-то. Все нервы выматывает, но знаешь, что надо держаться. Некоторые тетеньки сдавались и уходили из зала. Ощущение абсолютного затыка и безысходности очень соответствует нашему времени. Надо же, оказалось, что застой – это же были игрушки. А сейчас над нами веют или свищут существа, которым Достоевский посвятил роман. В первой части, как начался шостаковичский стылый ветер, я все вспоминала картинку, виденную в ФБ, где трупы по пояс стоят замерзшие в снегу, никак не могла отделаться. Меня обуял такой ужас, что только минут через пятнадцать я заметила, что держу левую руку на весу. Вторую часть слушала в мурашках – шабаш на Лысой горе, какой драйв. Как солируют духовые! Посмотрела на часы: 21.15, это финал уже идет. Ощущение, что на тебя со всех сторон наступают гоголевские уроды, от кувшинного рыла до Вия. Так оно и есть. Дозрели до Шостаковича. Написано в 1953 году. Ничего Плетнев не играет просто так. Не знаю, как он выдерживает такое напряжение, не представляю, какое состояние у музыкантов.

 

[Tatiana]

С фейсбука Натальи Зимяниной:
https://www.facebook.com/natalya.zimyanina/posts/740358856101165

Восторгаясь в целом нашей публикой (а ведь она могла бы уже и совсем отупеть, между прочим), поразилась тому, что вчера в Большом зале консерватории аншлага не было. Неужели такое нелюбопытство? А исполнялась оратория Шумана «Рай и пери», о которой даже редко кто слышал, а уж чтО это и о чем – подавно.
Очередной подвиг Михаила Плетнева, так как действительно трудно даже объяснить, что это и зачем. Но он идет по пути наибольшего сопротивления.

Оратория написана по одной из вставных поэм романтической повести ирландца Томаса Мура (1779-1852), модного в свое время в Европе и России.
Пери (прекрасная дева, почти фея, пишется с маленькой буквы) стремится попасть в рай, который по какой-то причине для нее закрыт. Поэтому она должна принести к вратам рая ценный дар. 26 номеров (9+8+9, с двумя антрактами). 9 – ее полет в Индию, откуда она приносит каплю священной крови одиноко погибшего гордого воина. Но дар недостаточно дорог. 8 номеров – полет в Египет: здесь умирает от смертельной чумы юноша, которому дарит свой поцелуй его девушка, погибая вместе с ним. Но и этот дар не принят. Еще 9 номеров – наконец, пери летит в Ливан: застает здесь молящегося ребенка, при виде которого кается, плача, страшный грешник: вспомнил, как и он сам был чист когда-то. Дар покаяния, принесенный к вратам рая, открывает их целеустремленной пери. Поди разберись тут. Текста в программке два (12 страничек мелко-мелко): немецкий – тот, что поется; и полный – в закидонистом переводе В.Жуковского, со всеми описаниями пышных восточных красот (из которых читателю надо еще выудить сюжет), ну, что-нибудь такое: «Что камней блеск в виду чудес, престолу Аллы предстоящих?»))))

В этом метании между двумя текстами все-таки удалось послушать чрезвычайно приятную музыку, которую Чайковский любил играть на фортепиано и называл «божественной вещью».
Мне кажется, много сил у Плетнева ушло на то, чтобы просто собрать в одно солистов (Кэтрин Мэнли, Алина Яровая, Александра Кадурина, Роман Шулаков, Ярослав Абаимов, Александр Миминошвили), хор и оркестр. Это практически почти опера, причем персонажей больше, чем солистов, а репетиций отпущено как на ораторию.
Хор Академии им. Попова под управлением Алексея Петрова работает божественно. Какие же там были ангельские песнопения, тишайшие, пожалуй, самое сильное впечатление на меня произвели именно они. Особенно хороши были «гении Нила», которые бесплотно веяли над сценой, другого слова не подберешь. Я, выходя из БЗК, девочек из хора поблагодарила – а они, уже на улице, все пели и пели, так всегда бывает с хористами: если музыка хорошая, трудно остановиться.

Итак, главным недостатком вчерашнего исполнения (впрочем, еще раз подчеркну, героического) было отсутствие непрерывной для меня ткани, в которую, со всеми ее чудесными гармониями, можно было бы на все полтора-два часа погрузиться и дрейфовать. Я бы в идеале послушала без антрактов, заранее подробно проштудировав немецкий текст. Мне его, впрочем, за день прислали, но я не удосужилась. А записи не было: так Плетнев распорядился. Может, и он и прав.

 

[Наталия С.]

Таня, спасибо большое за статью!!
Разместила ссылки на хорошее исполнение этой оратории в разделе Любимые книги, фильмы и т.д.(жаль, конечно, не с М.Плетнёвым, было бы очень интересно послушать).

 

[Наталия С.]

У несравненного Анатолия Львовича ВКонтакте можно послушать.
http://vk.com/videos102524941?section=album_56113503

Большое Спасибо за ссылку!
Запись изумительная, слушаю с большим удовольствием! Ещё раз благодарю Вас, Orange!