http://www.classicalmusicnews.ru/interview/jacob-katsnelson-2018/
С одним из самых загадочных русских пианистов, Яковом Кацнельсоном, мы встречаемся не впервые. И каждая встреча оставляет в памяти огромный след, заставляет взглянуть на музыкальную жизнь в стране по-новому и с неожиданной точки зрения.
Эта беседа исключением не стала, и остаётся только удивляться, каким образом, отвечая даже на самые простые и, казалось бы, очевидные вопросы, Якову удалось создать пространство новых смыслов в самых обычных местах. Именно поэтому интервью с ним можно перечитывать много раз, постоянно открывая для себя что-то новое.
— Три года назад мы обсудили, кажется, всё. Но прошло время, и я снова хочу задать тебе вопрос: кем ты себя ощущаешь на данном этапе жизни?
— Тем же, кем и тогда. Я тогда ответил, что «я – никто», и это очень удобная позиция. Тот, кто никто, он и есть одновременно всё. Никто и остался. Сейчас ещё добавлю, что это не только удобная, но и разнообразная позиция, потому что нет никаких ограничений.
— То есть ты хочешь сказать, что за эти три года в твоей жизни ничего не изменилось?
— Нет, так я не могу сказать. Всё меняется каждую секунду, каждый час, каждый день. Что– то меняется, а что– то остается неизменным. Если я начну задумываться над этим, то жить будет некогда. Но если меня спросят, кто я, наверно, никогда не отвечу на этот вопрос более ёмко, чем – «никто».
— Какие– то глобальные события произошли за этот срок, которые повлияли на твою жизнь?
— Я не делю события на «глобальные» и «не глобальные». Иногда вдруг какая– то «не глобальная» мысль в голову придет, но она окажет такое влияние на всю оставшуюся жизнь, что это станет глобальным. Если иметь в виду кардинальные изменения, такие, как свадьба, рождение ребенка, переезд в другую страну или участие в важных мероприятиях, здесь я скажу, что ничего не изменилось.
— Как развивается сейчас твоя преподавательская карьера?
— Она идёт дальше. У меня теперь свой класс, свои классные вечера, уже не связанные с Элисо Константиновной Вирсаладзе. В чём-то это сложнее, в чём-то проще. Я бы сказал, что скорее сложнее, чем проще, потому что раньше это был коллективный труд Элисо Константиновны и её трёх ассистентов. Как-то она даже сказала, что это «она ассистент, а мы её три профессора» (смеётся).
Сейчас у меня свой класс, а у неё свой. И я даже не очень хорошо знаю учеников Элисо Константиновны. Но продолжаю ходить на её классные вечера, и мы продолжаем общаться. Мы не потеряли контакт, да это и невозможно. Теперь я самостоятельно преподаю и не могу ничего ни на кого свалить. Я несу ответственность за каждое произведение, за каждую ноту, которые играют мои студенты. И я могу идти с ними по своему пути.
— Ты можешь из них лепить, что хочешь?
— Нет, увы, не всё. Потому что не вылепляется всё, что я хочу. Я бы с радостью лепил, что надо. К сожалению, их мнение тоже имеет значение.
— То есть они противопоставляются тебе? Не всегда соглашаются с тобой?
— Не всегда. Они, может, и рады бы согласиться. Но сейчас очень сложная жизнь у молодёжи. Студенты ищут, как бы заработать, и не могут фанатично тратить всё своё время, все свои силы только на изучение предмета, специальности. Мне это совсем не нравится, но тут ничего нельзя сделать.
— Бывают ли у тебя конфликтные ситуации с учениками?
— Пока серьёзных конфликтов не было. Были случаи, мы расставались со студентами, когда оба понимали, что ничего хорошего из нашего тандема не получится: я ничего не могу дать из того, что нужно именно этому ученику. Всем ведь нужно разное. Поэтому, если кто-то понимает, что ему это не нужно, или я понимаю, что ему нужно другое, тогда мы расстаёмся, но конфликтом я это не считаю.
— Скорее, это осознанное решение.
— Всё бывает. На самом деле для полного счастья и хорошей жизни совершенно не обязательно быть пианистом.
— Но если человек поступает в консерваторию на фортепианный факультет, наверно, он об этом мечтал?
— Или он мечтал, или кто-то за него мечтал. Бывает и так. Очень часто.
— В 17 или 18 лет – это уже осознанный выбор, это не 5 лет, когда тебя родители отдают в школу.
— Если это выбор, то, конечно, осознанный. Но иногда не всё так просто, и не всегда с ними обсуждают и предоставляют этот выбор. Иногда у них и выбора нет, только поступать в консерваторию. Уже потом что-то начинает постепенно складываться. А может, не начинает…
Но мне не хватает у студентов именно фанатичного отношения к музыке. Вообще это очень большая редкость сейчас. Есть фанатизм к игре на рояле, к профессии пианиста. Здесь очень важно разделять: игра на рояле – это всё-таки средство. А на самом деле важно отношение к музыке целиком. В целом.
— То есть, по-твоему, музыка – это огромная область жизни, в которой игра на рояле занимает определенное место?
— Абсолютно.
— Так же, как и в опере, к примеру. Можно любить петь, но при этом надо любить и музыку.
— Недавно я читал интервью со знаменитой музыкантшей, в котором она призналась, что «с детства не любила музыку, но очень любила играть на своем инструменте». А я, когда прочёл, понял, что это было слышно по тому, как она играет. Она любила играть. Двигать пальцами по инструменту. И делала это с любовью. То есть там была любовь к движению.
— Такая любовь, скорее, относится к спорту, а не к искусству.
— Так и есть: в ней живёт спортивная энергия. Она всегда была и меня смущала, и не только меня. Многие думали – хорошо играет, замечательно, но что-то не то с её игрой. Надо отдать ей должное, что в интервью она об этом сказала честно. Да, она играла бойко, живо, даже агрессивно. Но без любви к музыке.
— А это сразу чувствуется. Но вернёмся к нашему прошлому интервью. Ты тогда сказал, что «у русского пианизма надежды нет».
— Это всё-таки было сказано мною в контексте. А надежда на что?
— Надежда на появление талантов, личностей. Мы тогда говорили о том, что хороших музыкантов много, а по-настоящему талантливых – единицы.
— Правильно, я и сейчас могу то же самое сказать. Хотя сегодня отвечу скорее так: я вообще не стал бы разделять пианизм на «русский– нерусский». В наше время всё настолько перемешалось! А по поводу надежды? На отдельных людей – на них вся надежда. Есть, конечно, таланты.
— У тебя на заметке такие имеются?
— Конечно. Мне очень нравится Юрий Фаворин, который был моим учеником по концертмейстерскому классу в Школе имени Гнесиных. Я рад за Юрия, по-моему, он хорошо развивается, его любят, у него есть своя публика.
Мне, например, очень нравится (хотя тут я не могу быть абсолютно объективным) наш ученик, Дмитрий Шишкин. У него совершенно феноменальная пианистическая одарённость. Ещё у Димы есть качества, которых очень многим талантливым музыкантам не достаёт: он умеет нравиться разным людям. Он не вызывает по этому поводу серьёзных споров. Он такой, что способен нравиться многим (улыбается). И я считаю, что это очень хорошо. Когда человек вызывает споры, это тоже хорошо, но не очень хорошо для развития его профессиональной деятельности.
И ещё мне очень нравится Сергей Каспров, ассистент Алексея Любимова. Он много выступает, но не имеет той известности, которой достоин. У Сергея интровертный темперамент, при этом он играет очень виртуозно, ярко, своеобразно.
Вот эти три имени пришли мне сразу в голову. Конечно, есть и другие. Я не буду говорить о тех, кто на вершине, кто уже добился известности. Там тоже есть и очень хорошие, и случайно ставшие известными. Но я бы не хотел называть имён.
— Недавно вышло интервью с Александром Сергеевичем Соколовым, ректором Московской консерватории, в котором он заметил, что у нас сейчас «детские районные музыкальные школы, школы искусств низведены практически до клубного, кружкового уровня работы… Запад чем силён? Тем, что у нас прежде называлось домашним музицированием, а теперь забыто. В этом отношении западная аудитория концертных залов очень грамотная, подготовленная средой обитания. Для нас же это проблема, потому что как раз районные музыкальные школы, в первую очередь, готовили такую аудиторию».
— Да, это верно, я с ним абсолютно согласен.
— Ты много концертируешь на Западе, действительно ли западная аудитория грамотная и подготовлена лучше нашей?
— Нет, я бы так не сказал. И что значит – западная? В каждой стране – по-разному. Если брать Германию – то да, у них домашнее музицирование входит в обязательную программу воспитания, и не только ребёнка. Дело не в ребёнке.
У нас тоже бывает, что детей отдали в – моё «любимое» слово – музыкалку. Когда я слышу – в «музыкалку» – я сразу понимаю, что, раз ребёнка туда отдали, можно крест на нём ставить… Как правило, его потом оттуда забирают, и в лучшем случае у него нет стойкой аллергии на музыку. А там всё по-другому. Взрослые люди – адвокаты, врачи, философы – собираются друг с другом после работы и играют квартет. Или трио. Как некоторые собираются играть в карты, так они собираются «помузицировать». И это очень распространено.
Правда, это больше касается северной Европы – скандинавские страны, Германия, Австрия, Швейцария.
— Но для того, чтобы собираться и играть в ансамбле, всё равно нужно владеть хоть какими-то базовыми навыками, нотной грамотой и техникой?
— Какие-то азы у них есть, конечно. Они берут уроки, занимаются с частными преподавателями. Я помню, как у моего друга детства, гобоиста Димы Булгакова, брала частные уроки игры на гобое женщина, мэр маленького городка.
— И что, получалось?
— Настолько, насколько она могла играть в каком-нибудь любительском оркестре или ансамбле. И они играли. Конечно, это не звучало особенно хорошо, но ведь и задачи не было играть хорошо. Была задача играть так, чтобы получать удовольствие. А, если играть совсем плохо, то удовольствие невозможно получить. Конечно, такие люди – гораздо более подготовленные слушатели.
— В идеале, домашнее музицирование в первую очередь воспитывает культуру слушания?
— Безусловно. Это вообще замечательное хобби, но у нас такой традиции нет. И нечего даже говорить об этом… Хотя, я заметил, что сейчас среди людей, не воспитанных в музыкальном ключе, больше стали интересоваться классической музыкой, чем во времена моего детства.
Классическая музыка становится всё более модной. Именно модной. Это не очень хорошо. Но это лучше, чем мода на что-то другое. Я бы даже сказал, что в последнее время модным стало оперное искусство. Опера сейчас более модная, чем концерты инструментальной музыки.
— Ну, не скажи. На концерты Теодора Курентзиса – просто повальная мода.
— Бывает мода на исполнителей, это другое. И не важно, как он играет и на чём. Он может играть даже на унитазе. Но если он модный – то будут все ходить. Будут всегда полные залы.
— Кстати, про Курентзиса. Какое отношение у тебя к этому феномену?
— Он, конечно, человек потрясающе одарённый. Не могу судить о нём абсолютно авторитетно, но то, что до меня доходило, с музыкальной точки зрения очень интересно. Лично я с ним тоже не знаком, но у нас очень много общих знакомых, и, судя по их рассказам, это очень интересная и экстравагантная личность, как раз такая, которая может вызывать споры.
— А ты не хотел бы вместе с ним сыграть?
— Конечно, хотел бы.
— Что в нём такого, чем он так привлекает других музыкантов?
— Он очень своеобразный. Думаю, этим своим своеобразием и привлекает. И тем, что у него совершенно по-особенному звучит оркестр. Я могу это сказать, потому что я это слышал. Я слышал его концерт в Большом зале консерватории, я слышал «Воццека» в Большом театре, я слышал «Реквием» Моцарта, который мне очень понравился.
Но я слышал и «Золушку», которая мне понравилась меньше. Это не означает, что она была плохо исполнена. Могут быть вещи, которые нравятся меньше даже у какого-то выдающегося музыканта. Например, «Воццек». Не все оркестранты были в восторге от того, как Курентзис с ними кропотливо работал. Многим просто не хочется работать так, им лень. То, что он от них добился – это был очень высокий уровень исполнения.
— Но в Большом театре изначально высокий уровень.
— Изначально – да, но это далеко не всегда случается на каждом спектакле. По-разному бывает.
— Ты часто принимаешь участие в камерных концертах, играешь с разными музыкантами. В каких программах в ближайшее время ты будешь выступать и с кем?
— Я не очень люблю застывшие формации, когда музыканты выступают всё время в одном составе как некий «Ансамбль Ансамблевич». Я бы не хотел иметь такой ансамбль, мне интересно играть в разных составах. Люблю, когда состав участников варьируется. Хотя многие прекрасные музыканты имеют совершенно противоположное мнение и выступают в устоявшихся ансамблях. Как ни странно, я с ними тоже согласен – такое мнение имеет право быть.