Брюно Монсенжон: побег из рабства

Наталия С.

Модератор
Команда форума
Модератор
Privilege
Брюно Монсенжон: побег из рабства



Брюно Монсенжон. Фото: Publicity photo
Брюно Монсенжон. Кинодокументалист (все эпитеты опущены за ненадобностью). Разговор с Rus.lsm.lv. В Риге. По-русски. С диктофоном. И без.

Если бы
Если бы пианист Артур Цингуев не устроил фестиваль в честь 100-летия Рихтера, в Ригу из Парижа вряд ли бы приехал c творческим вечером и киносеансом легендарный документалист Брюно Монсенжон.

Никто не любит сослагательного наклонения, но в случае с Монсенжоном его, кажется, не избежать. Во всяком случае, всю его биографию можно составить из таких вот «если бы». Например: если бы Брюно в детстве не услышал игру Иегуди Менухина, то не стал бы скрипачом. Или: если бы Давид Ойстрах мог изъясняться по-французски или по-английски, то сумел бы поговорить по душам с 9-летним Брюно, который пришел к нему в гримерку после концерта в Париже; но Брюно не понял ни слова и принял судьбоносное решение изучать русский язык.

Дальше: если бы в 66-м Брюно не отправился в Москву совершенствовать свой русский, то вряд ли открыл бы для себя Гленна Гульда, а если бы не фильмы и книги о Гульде, созданные Брюно, а также не его идеальный русский, Святослав Рихтер вряд ли сказал бы — «Я хочу, чтобы Монсенжон сделал мою биографию».

Круг замкнулся, Брюно Монсенжон привез свое знаменитое кино «Энигма. Рихтер непокоренный» в Ригу.

Если бы не прихоть диктофона, интервью оказалось было бы в два раза длиннее.

Из того, что сожрала безжалостная машина, больше всего запомнилось:

— что гений и злодейство, по Брюно, не совместимы. Категорически нет;
— что снимать по заказу — вещь для Брюно мерзейшая и невозможная;
— что в процессе съемок герои (которых около 40, и самый скромный эпитет в их адрес — «выдающийся») его никогда не разочаровывали. Кроме одного-единственного. Брюно назвал его имя. В этом тексте вы его не найдете;
— что все свои фильмы, ставшие классикой мировой музыкальной документалистики, Брюно строил не по принципу интервью перед камерой, а тщательно прописывая и прорабатывая с героями сценарий; — и поэтому все кусочки пригнаны вплотную и сшиты намертво.

Что создает подчас чудовищные проблемы. Например, один лейбл при возобновлении авторских прав затребовал за трехминутную архивную запись пятизначную сумму. Но были и противоположные примеры. Когда Би-Би-Си посчитало «Энигму» Брюно «не оправдавшей ожидания» (режиссеру поставили в упрек то, что он обошел стороной вопрос о сексуальной ориентации великого музыканта) и отказало в финансировании,
— это произошло в тот момент, когда производство вышло на финишную прямую,
— Yamaha дала деньги фактически просто так. Получив взамен один-единственный титр «В память о многолетнем сотрудничестве Святослава Рихтера и фирмы Yamaha».

Завершу список историей о том, как Брюно зашел в лавку, где обычно закупает бытовую химию, и мрачный парень-продавец ему сказал:

«Ночью смотрел кино про этого вашего пианиста. Похоже на исповедь старого каторжанина. Не оторваться. Вот интересно, почему эти *удаки такое только по ночам показывают? И не по центральному каналу? Они считают, что нам этого видеть не надо, да? Что мы не поймем?».

Брюно не только знает слово *удак. Он и произносит его с легкостью неимоверной. Ничего удивительного. В конце концов, по-русски он говорит дольше, чем я.

Бог Иегуди
— Вы начинали с телевизионной режиссуры?

— Я никогда не хотел работать на телевидении, хотя первую свою работу — передачу с Иегуди Менухиным — действительно сделал именно там. И это было достаточно интересно. Даже очень интересно. Не с точки зрения структуры (тут я, конечно, человек кино), но как способ общения с публикой.

Менухина я знал уже очень хорошо. Это был тот самый человек, из-за которого я стал заниматься музыкой. Я даже был его учеником недолгое время: случайно увидел объявление о его мастер-классе в Dartington International Summer School of music, когда учился в Парижской консерватории, и поехал.

Денег никаких у меня не было, я провел ночь в аэропорту в Лондоне со скрипкой в обнимку, дальше сел на поезд. В Дартингтоне стояла очередь на прослушивание. Руководил им музыкальный директор Би-Би-Си. У всех, кроме меня, были международные конкурсы, премии какие-то. Я сыграл, и меня почему-то взяли.

В Дартингтоне я обнаружил Бога. Человека с divine spark, с искрой божьей. Не только гениального скрипача, который говорил — «Вот сейчас сыграй на струне соль» (как Яша Хейфец. Вы видели мастер-классы Хейфеца? Ужасно. «Гамма. Октава. Третий палец. Струна ре». Ну что этотакое, а? Он, конечно, гигант, но…). Менухин не давал рецептов. Он спрашивал — «Что ты хочешь выразить здесь?», и вместе с тобой искал способ достать изнутри тебя тот звук, о котором ты мечтал.

Плюс, конечно, его прелесть человеческая. Плюс его щедрость.

В первый вечер мастер-классов я его спросил — у вас есть с собой ноты сонат и партит Баха? Он ответил: нет, я не вожу в собой всю свою библиотеку. «А почему вы меня об этом спрашиваете?» — «Мне было бы страшно интересно посмотреть вашу аппликатуру и штрихи».

На следующее утро он принес мне ноты. То есть: пошел в магазин, купил и всю ночь делал пометки. Для меня. Да кто я был тогда?!

Он и сейчас, через 16 лет после смерти, остается со мной.

Это действительно божественное явление. Я счастлив, что комплект из наших с ним 13 фильмов скоро будет переиздан.

Гульд жив
— Про Гленна Гульда хотела спросить. Этот знаменитый фрагмент, популярный на территории классического ютьюба, где Гульд играет Баха у себя в комнате, поет, вскакивает из-за инструмента, возвращается, — это фрагмент из вашего фильма?

— Да.

— То есть он и на съемках пел?

— Постоянно! Все время! А дома, где он чувствовал себя свободно, — он не пел. Он орал! Можно было подумать, что это совершенно сумасшедший человек. Но подобной любви к музыке, подобной одержимости я никогда больше не видел в жизни. Беспредел просто. Думаю, это единственный артист, который влиял на людей до такой степени, что это совершенно меняло их жизнь. Что со мной и случилось в 66-м, когда я впервые приехал в Москву.

На Калининском проспекте был магазин «Мелодия». Я думаю, таких всего три было на весь город. Я сразу пошел туда и впал в ступор.

В отделе политических записей никого не было, зато лежала куча пластинок, гигантское количество, все речи Брежнева. В эстрадном — да, были клиенты. А в классическом — просто толпа! Ей-Богу!

Нереально было сказать: я хочу купить все симфонии Бетховена в исполнении Клейбера, или Караяна, или Мравинского. Там была, может, одна какая-то симфония. И никаких каталогов, только списки от руки. Времени разбирать почерк у меня не было, и я решил взять все. 60 названий, кажется.

В общежитии начал разбирать. Вдруг вижу — Гленн Гульд, запись с концерта. Я знал его имя, но не более того. В Европе не было его пластинок. Я включил проигрыватель. Этот момент изменил мою жизнь навсегда. Я услышал не только музыку, — это была трехголосная инвенция Баха, — я услышал голос, который мне говорил: иди за мной. Как в Евангелии. Мне было явление. Но не только мне. Я и сегодня, через 40 лет после того, как вышли наши первые с Гленном фильмы, каждый день получаю письма и SMS-ки от его поклонников. Иногда очень странные.

Одна девочка из Америки ко мне долго приставала — «Весь мир знает, что вы здесь, чтобы распространить ложь о смерти Гульда. Устройте мне встречу с ним. Я прилечу в Париж и буду ждать у вашей двери. Когда-нибудь он ведь выйдет?»

Он был жертвой таких реакций. Страшно боялся, что его обнаружат. Прятался, не выступал перед публикой. Говорили — сумасшедший. Как общественное существо — пожалуй; но до такой степени последовательный в своих желаниях и действиях… Работая, мы отгораживались от всего, были как в келье, как в склепе. Но когда я возвращался к привычному существованию, мне казалось, только там, у Гленна, и есть разум и смысл, а внешний мир совершенно безумен.

Меня только что попросили написать о нем на сайте, который сделали американцы. Что мне написать? «Так как у него не было физического существования, его смерть никак не отразилась на наших отношениях. Он существует. Точно так же, как и 33 года назад, когда его не стало».

Гений и…
— Вы можете, исходя из вашего опыта, сказать, что гений — это отклонение от нормы?

— Не всегда. То, что меня поражало особенно с Менухиным: гений, абсолютный гений, это было ясно с самого раннего возраста, — и при этом абсолютно нормальный человек. Неординарный — но нормальный. Посмотришь на него и думаешь: значит, и я смогу сделать то же самое, что и он. Так же сыграть. Но не можешь. Потому что только гений может смотреть внутрь себя — и говорить не только о себе, но и о тебе.

Моцарт наверное, тоже был нормальным человеком, но то, как музыка из него текла, — это феноменально. А Шуман был сумасшедшим. И Берлиоз. Сумасшедших среди гениев много. Но гений и сумасшествие — это точно не эквивалент.

— А выдающийся артист и интеллектуал — понятия эквивалентные?

— Совершенно не обязательно.

— Вас это никогда не шокировало?

— Я, конечно, питаю склонность к интеллектуалам. Но я думаю, что Шуберт не был интеллектуалом. Зато он был неиссякаемым источником музыки, музыка была его естественным языком. Чайковский — интеллектуал? Вряд ли. Он не был воспитан музыкантом. Учился на юриста. А мастерство композиторское — просто потрясающее. Нету ни одной ошибки. Я не говорю уже о том, что все его творчество — исповедь человеческой души. Не интеллектуал — но один из самых трогательных композиторов на свете.

Так что я не думаю, что это связано. И слава Богу, что есть разные тенденции в искусстве. Что никто не обязан быть мудрецом или авангардистом.

— Мы не так давно разговаривали с Родионом Щедриным как раз об этом — что установка на авангард лишила многих композиторов индивидуальности и биографии.

— А Бах? Он был в аванграде?! Да он был в арьергарде! Он писал фуги, когда все вокруг писали менуэты. Рихард Штраус был в арьергарде. А Пьер Булез считал, что если ты не в авангарде, то ты никто! Но сейчас бедному Булезу 95 лет, и кто он? Он — музейный экспонат. Мне кажется, это очень горький итог его философии.

Я думаю, что все догмы исчезают.

И это одно из преимуществ демократии. Что можно писать тональную музыку, а можно — атональную. Или электронную, которая пока что испытывает недостаток грамматики, но это вопрос времени. Я уверен, что все зависит от явления гения. Я очень часто размышляю: Боже мой, если бы я жил в XIII веке, я бы никогда не знал Баха, Моцарта, Рихтера. Какой ужас! А мы сейчас живем в XXI веке и не будем знать тех, кто будет жить в XXV-м. А ведь и там наверняка будут гении! Если человечество выживет, гении будут обязательно.

Исключение из правил
— Почему вы, посвятивший себя исключительно музыке, решили сделать фильм об Андрее Чеснокове?

— Потому что это русский человек. По-настоящему русский. А я одержим Россией.

Помню, как в 86-м году я увидел Андрея на турнире «Ролан Гаррос». Первое чувство было — что это великий артист. Что струны у него поют, как у великого артиста.

Чесноков обыграл первую ракетку мира, и это была сенсация. Его, бедного, привели на пресс-конференцию, ему задавали ужасные вопросы, на которые он не мог ответить честно. Спрашивали: призовые деньги останутся у вас? Если бы он сказал — «Нет, их заберут», то больше не смог бы выехать из Союза. А если бы солгал — «Нет, все останется у меня», — все захохотали бы ему в лицо. И он ответил: «На теннисный корт меня привела бабушка».

Через год я снимал Менухина в Москве и попросил у сотрудников Гостелерадио достать номер телефона Андрея или его тренера. Телефон нашли мгновенно. Я позвонил тренеру, тренерше, точнее, это была женщина: «Наверное, это вам покажется сумасшествием, я музыкант, я кинорежиссер, но я хотел бы встретиться с Андреем, у меня есть какой-то смутный план — может, сделать какой-то фильм, так как меня и Россия интересует, и теннис» (я обожаю теннис, сам играю, и с Андреем мы это делаем очень часто теперь).

Андрею тогда было 20 лет, мне — за 40, но мы сразу подружились. Снимали в течение полутора лет. Первый эпизод был на Монмартре. Я ему дал свой мопед. И его тут же остановил полицейский: покажите ваши документы. Андрей отвечает — «Же теннис советик, же не парль па франсе…». (Это сейчас у него французский идеальный, хотя он и живет в Москве.) Были чудесные сцены с его бабушкой… И зрители во Франции обнаружили очаровательного человека — грустного с одной стороны и веселого с другой, обожающего и знающего музыку. А не только чемпиона, который бубнит: да, после второго гейма было «ровно», но я все-таки взял свою подачу и выиграл…

Это единственный мой фильм не о музыканте. Я им очень горжусь. Ну и должен сказать, что я записал как скрипач весь музыкальный трек, все, что Андрей любит, от Баха до Чайковского.

В окружении паразитов
— Вам не захотелось после этого снимать людей других профессий?

— Нет.

Фильм должен быть выражением моих собственных эмоций. Но… Если бы Эйнштейн был жив — как было бы интересно с ним поговорить!

Как это было бы драгоценно! С людьми спорта, искусства, политики… Сегодня это невозможно. Я не про интервью, я про настоящие, глубокие беседы. Это бред нашего времени — что такие вещи невозможны, если речь не о поп-звездах. Какие следы мы оставим?

Вот Фишер-Дискау: гигантская личность, гигантская! Когда он умер, по телевидению решили показать фрамент моего фильма о нем. 25 минут. Знаете, если бы у меня близкие отношения с Моцартом и я хотел бы сделать о нем фильм, мне бы ответили: давай! Сделай фильм на 25 минут!

Я считаю, это трагедия. Разве трудно фиксировать на пленке самые важные концерты в Париже, Москве, Лондоне, Токио? Давайте просто накопим материал! С Григорием Соколовым, например — он, наверное, первый пианист мира сегодня. С Петром Андершевски, с Викторией Постниковой… Я хочу в течение следующих 10 лет снимать хотя бы по одному выступлению Соколова. А телеканал ARTE говорит — да, мы возьмем 43 минуты, но не больше, у нас такой формат…

Так что это отражение настоящего мира — когда я вижу на фестивале памяти Рихтера в Риге замечательную публику, но ее очень мало. Почему в залах не было студентов вашей Музыкальной академии? Им что, все равно? Им что, не интересно?..

Зато в каждом магазине, в каждом самолете постоянно стоит этот страшный шум — тыц-тыц-тыц. И очень громко. Когда я захожу в самолет, всегда прошу — уберите паразитов. «О чем вы?» Об этих звуках. «Вы имеете в виду музыку? Вы не любите музыку? А-а… Но мы не можем выключить». Вы что, рабы?

Это же преступление против человеческого достоинства. Кто хочет слушать тыц-тыц-тыц, пусть слушает в наушниках! Не окружайте остальных паразитами!

Это убивает нервы, это убивает готовность к восприятию, это убивает цивилизацию! Когда Саркози не чувствует разницы между песнями своей жены и музыкой Моцарта, а чиновники не отличают Шекспира от автора дешевых детективов, — это катастрофа!

Но есть сейчас во Франции такой политический деятель… Я был недавно на концерте Соколова в Театре Елисейских полей, сидел там в главной ложе. Во время антракта ко мне подходит кто-то — «Я просто хочу вам сказать, что ваши фильмы очень важны для меня, что они очень сильно повлияли на мою жизнь». Окей. Отвечаю — «Спасибо», поднимаю голову и вижу: Брюно ле Мэр. Он довольно молодой человек, но был уже министром в правительстве Саркози. Говорю: я только хотел написать вам письмо, потому что прочитал ваш роман про дирижера Карлоса Клайбера… (Замечательный роман, очень хорошо написан.)

И потом мы пообедали вместе. Этот человек боготворит музыку, прекрасно разбирается в живописи, литературе. Потенциальный президент. И культура — быть может, главная тема его проектов. Полагаю, сегодня это единственный способ спасения.

Был же у нас Помпиду. Очень воспитанный чувак.

Создал антологию французской поэзии! А центр его имени! И это все осталось! Хотя это было так же скандально, как Эйфелева башня когда-то или пирамида у Лувра. Как любая новая архитектура в центре Парижа…

Так что у меня есть большая надежда. Европа, конечно, не в лучшей ситуации, но она ведь всегда возрождалась. Может, мы сейчас в мрачном средневековье? И грядет ренессанс?
 

Пользователи онлайн

Сейчас на форуме нет ни одного пользователя.

ClassicalMusicNews.Ru

Сверху